Дмитрий Видинеев - Предел. Дети палача
Свеча на столе горела ядовито-зеленым светом. Ее огонек отчаянно трепетал, вырисовывая в сумерках гостиной пляску теней. Угли в очаге мерцали как изумруды.
Фарамору снилась Великая Пустота. Сознание металось по безграничному мраку. Отчаяние переполняло душу. Ощущение вечности давило на разум с невыносимой мощью.
Он застонал. Под бледной кожей лица проступила сеть темных сосудов. На висках пульсировали вены. Пламя свечи вспыхнуло с сухим треском и погасло.
В эту ночь в Аронге обезумевшие крысы с писком метались по улицам, бросались на собак, на домашний скот и друг на друга.
Пьяница Герси долго взбирался на крыльцо своего дома. Ноги его не держали. Он что-то бормотал, на карачках преодолевая ступеньки. Добравшись до двери, Герси застонал и прислонился спиной к перилам. Силы покинули его. Некоторое время он еще выдавливал из себя невнятные слова, но скоро завалился на бок и захрапел. Крысы мутным потоком взбежали на крыльцо. Их глаза сверкали злобным блеском. Серые твари облепили пьяницу и вонзили зубы в незащищенную одеждой плоть.
В таверне случилась драка, какой в городе еще не бывало. Десятки озверевших людей выплескивали ярость на тех, с кем только что пили пиво. В ход шли ножи, доски от разломанных лавок и столов. Трактирщик с женой успели спрятаться в погребе, а когда все стихло, вылезли наружу и увидели кровавый хаос: несколько остывающих трупов, стонущих раненых, ползающих среди перевернутых и разломанных столов и лавок, разбитой посуды и разбросанной снеди. Никто не помнил, с чего начался весь этот кошмар и в чем причина неожиданной ярости. Трактирщик завыл от отчаяния и побежал за законниками.
Ближе к полуночи стражник городской тюрьмы схватился за голову из-за резкой боли в висках. Стиснув зубы, он опустился на колени и застонал. В глазах потемнело, к горлу подкатила тошнота. В сознании начали появляться образы скалящихся в мерзких улыбках лиц. Внезапно стражника обуяла ярость. Он схватил арбалет, выскочил из караульной комнаты и сквозь прутья решетки начал стрелять по узникам. К тому моменту, когда его скрутили сослуживцы — успел убить пятерых.
Конюх поджег конюшню на окраине города. В пожаре сгорело восемь лошадей. Молодой жрец сошел с ума. Он бегал по улицам Аронга и кричал о грядущем конце света. Жена ростовщика всадила нож в грудь спящего мужа, после чего пошла в хлев и повесилась.
Дочь местного алхимика проснулась посреди ночи и вышла на крыльцо. Она долго смотрела на ползущий по небу месяц. На ее губах играла блаженная улыбка, а зрачки, то медленно сужались, то резко расширялись. Когда месяц скрылся за облаком, девушка нахмурилась, лицо исказила гримаса отчаяния, по щекам потекли слезы. Девушка не замечала, как мимо нее в дом бегут десятки крыс. Она медленно сошла с крыльца, прошла в сарай, где находилась лаборатория отца, безошибочно нашла склянку с кислотой и начала пить. Через несколько мгновений девушка рухнула на пол. Она пыталась кричать, но из сожженного горла вырывались лишь хрипы. Внутри будто полыхал огонь. Дочь алхимика умирала в страшных муках, корчась на полу лаборатории отца.
Два вора поспорили из-за украденной добычи, и один другому перерезал глотку. Мясник до полусмерти избил жену, а пытавшемуся заступиться за мать сыну своротил челюсть.
Со старухой травницей случилась истерика. Она вопила о страшном боге и Темной Искре. Вылупив переполненные страхом глаза, травница кричала и кричала. Близкие пытались ее успокоить, но тщетно. Она металась на кровати, морщинистое лицо блестело от пота. После полуночи старуха широко раззявила беззубый рот, глаза закатились, и из глотки вырвался последний стонущий выдох. Несчастная так и умерла с выражением ужаса на лице.
Стая волков вышла к опушке. Глаза зверей горели в темноте среди деревьев сотней серебристых огоньков. Они смотрели на лежащий вдалеке Аронг. Вожак стаи — крупный матерый самец с белой полоской шерсти на лбу, морщил морду. Он ненавидел запах людей и вонь костров, но сейчас волк ощущал куда более мерзкий запах, который исходил со стороны города. Вожак чувствовал его не только нюхом, но и кровью, всем своим естеством. Там, среди домов и грязных улиц было что-то опасное.
Он всегда умело избегал ловушек зверобоев. Предчувствие никогда не подводило вожака, вот только сейчас ему казалось, что западни не избежать. Над стаей, над лесом, над всем, что он знал, нависла угроза. Там в городе была опасность, которую вожак не понимал. Матерый нервничал и чувствовал свое бессилие, что-либо изменить. Он поднял морду вверх и завыл. Его поддержала стая, а печальное эхо разнесло вой по ночному удолию.
Фарамор проснулся, жадно хватая ртом воздух. Ему казалось, что только что он вырвался из объятий самой смерти, нет, чего-то страшнее, чем смерть. Он не помнил, что снилось, но, как апофеоз ночного кошмара в нем вибрировал каждый нерв, сознание переполняли ужас и отчаяние.
— Что это было? — с дрожью в голосе прошептал Фарамор.
Рубаха пропиталась липким вонючим потом. Во рту ощущался мерзкий кислый привкус. Юноша поморщился и сплюнул на пол густую слюну.
Хет лежал на лавке возле окна. Услышав голос Фарамора, он приподнял голову.
— Похоже, тебе снился кошмар, — сказал демон.
Фарамор вытер испарину со лба:
— Кошмар?.. Кошмар… да-да, ты прав. Всего лишь дурной сон, — в его голосе сквозило сомнение.
Он поднялся с кресла и начал расхаживать по гостиной. Ему было не по себе, но тяжелый осадок после сна проходил.
— У всего есть цена, — прошептал демон.
— Ты о чем? — нервно спросил Фарамор.
Хет встал и подошел к краю лавки.
— Ни о чем и обо всем, — усмехнулся он.
Фарамор скривил рот и покачал головой.
— Ты опять начинаешь говорить загадками. Терпеть не могу! У меня ощущение, что ты постоянно что-то не договариваешь. Это очередное твое странное поучение? Как тогда, возле монастыря.
Демон не ответил. Фарамор раздраженно сжал и разжал кулаки, быстро вышел из дома и сел на ступеньку крыльца. Воздух пах гарью. Дальше по улице, над крышами колебалось небольшое алое зарево. «У кого-то случился пожар», — равнодушно подумал юноша.
Он услышал далекий волчий вой — всего лишь эхо, призрачный отголосок, но Фарамору этот звук не понравился. В нем было что-то чуждое для его сознания. Чистое! Чистое, как священное место, на котором стоит монастырь. Но что может быть чистого в волчьем вое? А может, это последствие ночного кошмара все еще будоражит разум, заставляет видеть угрозу даже в проявлении звериной тоски?
Фарамор вздохнул и пошел в дом.
Глава 17
