Татьяна Патрикова - Драконьи грезы разужного цвета
В любовь Ставраса Шельм не верил. А все почему? Да, потому что просто представить не мог, что такое древнее существо, как Драконий Лекарь мог заинтересоваться обычным человеком, даже таким душкой и язвой, как он. Нет, Шельм ни о чем таком не думал, ему все еще нравились девушки, а не один желтоглазый угрюмый мужик, хотя про угрюмость это еще вилами на воде писано. Это в Столице он был угрюм и не общителен, а здесь, за ее пределами, полностью преобразился. Но это не отменяло предпочтений Шельма. "Пока не отменяло", поймал себя на мысли шут, и вздрогнул.
— Замерз? — тут же спросил лекарь, все еще не приступивший к рассказу.
— Нет. Просто подумал кое о чем, не обращай внимания, — пробормотал Шельм и поднял на него свои глаза, в сгущающихся сумерках завораживающие необычной глубиной. — Так ты расскажешь?
Ставрас едва заметно изогнул губы в улыбке и начал свой рассказ.
— Слышали о том, что такое судьба? — поинтересовался он у притихшей возле костра троицы. Те, как болванчики, закивали. — Так вот, даже она здесь не причем. Драконы изначально существа магические, рождаются из магии и в нее же возвращаются, умирая.
— То есть, запечатляет особая магия драконов? — уточнил Веровек.
— Нет. Запечатляет одного на другого сам мир. Природа. Сущее. Заметьте, о Богах и прочих прихлебателях, я не сказал ни слова.
— Прихлебателях? — заинтересовался шут, доедающий свой ужин.
— А ты думаешь кто они?
— Высшие существа.
— Вот именно что существа, а высшие или нет, это еще как посмотреть. Лжецы, прихлебатели, энергетические паразиты.
— Звучит просто мерзко.
— Вот-вот. По сути своей, все они лишь существа, проникшие в наш мир из других миров более развитых либо магически, либо технически, и поэтому способные на нечто большее, чем люди и нелюди, обитающие в нашем мире. Вот и все.
— А как они к нам попадают? — спросила Роксолана.
— По-разному.
— А драконы и запечатления? — напомнил об основной теме разговора Веровек.
— Так вот, только наш мир решает, кого на кого запечатлеть. Но, как известно, мир и природа непостоянны. Смена времен года, погода, лунные циклы и прочее, прочее, прочее. Поэтому-то если дракон родился, к примеру, осенью, то его может запечатлеть на одного человека, зимой на другого, в дождь, град, яркое солнце на третьего, десятого, пятидесятого.
— Но разве не судьбой обеспечивается появление того или иного человека в нужном месте в нужное время? — тихо поинтересовался шут, похоже, уже медленно, но верно, начиная клевать носом.
— Если безотносительно к драконам, то да, судьбой.
— А если относительно?
— Драконы вне судьбы. На них не распространяются её законы. И даже самый талантливый провидец или оракул, и ни один из так называемых богов, не сможет предсказать судьбу дракона и человека, запечатленного на него. Поэтому-то с Драконьим Королевством и не воюют уже много-много лет. Боятся ошибиться. Даже маги Верлиньи, королевства, граничащего с нами с юга, — для Дирлин не разбирающейся в человеческой карте мира, пояснил Ставрас, — которые сообща могли бы скрутить не один десяток драконов, если бы были уверены, что смогут просчитать каждый наш шаг. Но они прекрасно знают, что не смогут. Уже научены горьким опытом. Теперь убедил я вас или как?
— Знаешь, — отозвался за всех шут, уютно устроивший голову у него на плече, не взирая на возмущенный взгляд Веровека и восторженные обеих девчонок, — у меня до сих пор в голове не укладывается, — и сладко зевнул.
— Уложить? — хитро улыбнулся ему в волосы Ставрас, слегка повернув голову.
— Нет уж, спасибо, я как-нибудь сам.
— Ну, как знаешь.
— Ставрас?
— Да?
— А Радужный Дракон? — взволнованно спросил Веровек.
— А что с ним? — повернулся к нему лекарь.
— Он может выбирать сам или тоже зависит от места и времени?
— А почем я знаю?
— Но ты же лекарь и знаешь о драконах куда больше любого человека и, кажется, даже дракона, — покосившись на притихшую Дирлин, убежденно произнес он.
— Даже если знаю, не скажу.
— Но…
— И никаких но, укладывайтесь, давайте. И тебя, Шельм, это тоже касается.
— А я что, я ничего, — душераздирающе зевая, отозвался тот. Поднял тяжелую голову с его плеча и вынул из кулона одеяло.
Роксолана одобрительно присвистнула и поплелась на одеяло к Дирлин. Веровек улегся рядом с ними под своим отдельным одеялом, а Шельм со Ставрасом с другой стороны костра. Лекарь уже привычным жестом подгреб сонного шута к себе, обнимая и зарываясь лицом ему в волосы. И правдоподобно сделал вид, что заснул. Шут теперь уже даже не помышлял возмущаться на его самоуправство, напротив, поймал себя на том, что принимает такие вот совместные ночевки, как нечто само собой разумеющееся. И, если раньше он был категорически против такого вот своего положения, в качестве личной постельной грелки при Драконьем Лекаре, то теперь ему стало глубоко плевать на все предрассудки. Со Ставрасом ему было тепло и уютно, и он уже давно ничего не хотел менять в сложившихся у них отношениях.
Словно расслышав его мысли, Ставрас фыркнул ему в волосы и привлек к себе еще ближе. Ему хотелось бы бросить все, подняться и отправиться на встречу с ветром, так не вовремя запустившем в волосы свою воздушную пятерню, но он не мог оставить этих детей. Хотя, наверное, в другое время, все же решился бы не надолго переложить ответственность за них на Шелеста. Но Шельм, мерно сопящий под боком все еще не до конца оправился, да и не спал еще, поэтому он остался лежать. А потом шут неожиданно перевернулся в его руках, и уткнулся лицом ему в грудь.
— Ставрас? — не громче дыхания позвал он.
— Знаешь, на этот раз сплю я.
— А кто тебе вообще нравится?
— Хм?
— Ну, я имею в виду, тебе люди вообще нравились когда-нибудь?
— Нравились, но в том смысле, о котором ты говоришь, лишь однажды.
— Давно?
— Очень.
— Ясно.
— И чего это ты заинтересовался?
— Просто подумал, что такой, как ты, сейчас уже вряд ли сможет заинтересоваться человеком.
— Почему?
— Опыт, прожитые годы…
— Угу, ты еще скажи ранняя импотенция.
— Ну, знаешь, в это я уж точно никогда не поверю.
— О, неужели, так веришь в мою мужскую силу?
— Конечно, верю, — выдохнул ему в грудь шут, поднял голову и посмотрел в глаза. — Так кто тебе больше нравится, девушки или мужчины?
— Я же сказал, что мне когда-то нравился лишь один человек.
— А драконы?
— Девушки.
— А тот человек?
— Был мужчиной. Но это был единичный случай в моей практике.
