Андрей Погудин - Безумие стали
На стуле тлела свеча, её огонек отражался в пустой бутылке, лежащей на полу. Длинный меч стоял прислоненный к стене, рядом висел грязный плащ. На чистых половицах отпечатались следы сапог. Мужчина действительно заснул и уже навсегда. Он лежал на кровати, остекленевшие глаза смотрели в потолок, а посиневшее лицо сводила судорога.
Зара закричала. Внизу зашумели, с грохотом опрокинулась лавка. На лестнице застучали сапоги, и в комнату ворвался хозяин с вышибалой, а в проёме двери замаячили лица фермеров. Девочка посмотрела на вбежавших людей и молча указала на мертвого дворянина, словно хотела извиниться за вопль ужаса. Бросив взгляд на распростертое тело, трактирщик вцепился Заре в плечо.
– Что ты сделала с ним, девка?!
Джаб.
На центральных улицах Таггарда редко случалось столпотворение. Здесь жили богатые и уважаемые люди, простой люд беспрепятственно миновал ворота крепостной стены только в случаях празднеств или публичных казней. Последняя проходила месяц назад – посреди Эшафотной площади палач укоротил тело Гарбургского Отравителя ровно на одну голову. Негодяй испортил воду в колодцах целого города, бросая туда трупики крыс, но даже под пытками не сознался, зачем сделал это.
Подковы звонко цокали по брусчатке. Джаб помнил еще «каменную пошлину», когда каждый человек, вступивший на благословенную землю Кряжа, обязан был положить в телегу сборщика булыжник, зато сейчас на мостовую приятно смотреть. Во времена Робурга Завоевателя нечистоты свободно стекали с холма по канавам, но уже Кир Справедливый додумался закрывать их каменными плитками, и теперь по ним шествовали прохожие, не мешая проезду всадников. Джаб приветствовал знакомых, прикладывая ладонь к шлему, Ларкин же игнорировал всех.
Они по краю миновали оживленный рынок, где слуги придирчиво выбирали самые свежие продукты для столов господ, и проехали в Северные ворота. На Выселках жизнь била ключом: по улицам сновал разношерстный люд, куда-то спешили запыленные всадники, у речных причалов переругивались на родных языках торговцы. Два драгуара невозмутимо вышагивали по мостовой, не замечая суеты кругом, но Джаб сразу подобрался – где-то в этой толчее могут скрываться враги. Чак настороженно поглядывал по сторонам и держал наготове щит, чтобы успеть прикрыть господина от любой опасности; Ларкин же, казалось, брал пример с коней – он не обращал внимания на людской водоворот и меланхолично покачивался в седле, погруженный в свои мысли, но отрешенность его была обманчивой.
Когда они пересекали очередной мост на улице Лодочников, навстречу сунулся наемник, облаченный в кожаный панцирь и потемневший шишак. Его полукровка хотел уступить дорогу громадному драгуару, но всадник пришпорил коня, и тот рванулся вперед. Он втиснулся между Ларкиным и перилами, Раш заржал и остановился. Наемник понукал коня, но тот также не мог сдвинуться с места, зажатый боком драгуара. Генри очнулся от дум и уставился на нарушителя спокойствия.
– Куда вы так спешите, любезный?
– Не ваше дело. Я тороплюсь, дайте проехать!
– Поразительная наглость, переходящая в глупость. Ты не находишь, Джаб? – спросил Змей.
– Вежливость редко присуща наемникам, – подтвердил виконт.
– Я первый въехал на мост, вы обязаны меня пропустить!
– Милейший, я обязан только своему королю и то в служебное время, – сказал Генри.
Закованный в броню кулак врезался в скулу грубияна. Лязгнул металл. Помятый шлем перелетел через перила, его хозяин отправился следом. Падение замедлило стремя, но изношенная подпруга лопнула, и наемник рухнул в канал, подняв кучу брызг. Ребятишки на берегу засмеялись, указывая на барахтающегося воина. Какой-то сердобольный мастеровой бросил ему конец веревки. Джаб слышал, что кони со временем становятся похожи на своих хозяев, в случае с Рашем это обстояло именно так. Драгуар косился на выскочку, посмевшего заступить ему путь, и, наконец, куснул того за бок. Полукровка всхрапнул и попятился, благо, что упрямый наездник уже покинул его вместе с седлом. Ларкин съехал с моста под восторженные крики детворы.
– Никакого уважения к гвардии…
– А ведь ты его чуть не убил, – заметил Джаб. – Что, если бы он утонул?
– Чепуха! Я ему жизнь спас, – бросил Змей.
– Как так?
– Виконт Нивельхейм, иногда мне кажется, что ваш великолепный арно жмет вам голову, отчего мыслительные процессы в ней несколько замедляются. Скажите на милость, как может утонуть человек, у которого из доспехов только кожаная куртка и ржавый шлем?!
– После такого удара я бы разучился плавать.
– Подобные наглецы не тонут. Он еще благодарить меня будет, если не совсем дурак.
– За что это, интересно?
– За то, что я ограничился оплеухой. Посуди сам, если бы я не окоротил этого выскочку, он бы еще на поединок меня сподобился вызвать по своей невежественности…
– На котором ты бы его зарубил, – закончил Джаб.
– Само собой, – подтвердил Змей. – Ненавижу глупцов. Впрочем, я немного развеялся благодаря этому господину и у меня появилась одна идея.
– Какая?
– Пока не скажу, надо всё обдумать. А вот и оплот нашей доблестной стражи!
Сложенное из черных камней здание высилось на три этажа вверх и уходило на два вниз. Под землей находились камеры, где до суда коротали время воры, насильники и убийцы, хотя молва утверждала, что в Мерзлых Подвалах томятся не только преступники. Джабу приходилось бывать в мрачных стенах Дома Закона из-за того, что его подчиненные излишне шумели в тавернах и тревожили сон добропорядочных жителей Таггарда. После внесения штрафа нарушители порядка обычно заступали в караул казармы сроком до полумесяца, а особо отличившихся Джаб посылал на усиление городских ворот, где они нередко были вынуждены нести службу с теми же людьми, что доставили их в казематы.
Руководил стражей граф Зейн Мердок. Как и все титульные, он недолюбливал дворян родовых, владевших замками и землями. Король Робург возвысил Мердока после подавления бунта Вольных каменщиков, протестующих против монополии Гильдии – тогда стражники показали себя с лучшей стороны, но и воды с тех времен утекло немало. Зейн до сих пор очень трепетно относился к пожалованному титулу и не терпел к себе обращения, отличного от «сиятельного графа». По роду службы Джабу приходилось с этим мириться, но Ларкин часто плевал на условности.
– Привет, Мердок! – возвестил Змей, ворвавшись в его кабинет шестью футами сияющих доспехов.
Джаб вошел следом, заметив, что капитан стражи так скривился от приветствия Ларкина, словно сжевал целый лимон. Не обращая внимания на гримасу Зейна, Генри расселся в кресле и закинул ногу на ногу. Снятый шлем он поставил на стол, полированный бок арно причудливо отобразил физиономию Мердока, и так не отличавшегося красотой. Джаб учтиво поклонился хозяину кабинета и занял соседнее кресло.
