Дмитрий Емец - Тайная магия Депресняка
Меф склонился над ним:
– По-моему, ты переусердствовала. О мою преграду он сломал бы кулак, не более того.
Даф виновато кивнула:
– Я ошиблась маголодией. Стоило применить другую, пробуждающую совесть. Но тогда он принялся бы ныть, а это долго. Не бойся, он очнется.
Меф огляделся. Узкий коридорчик завершался дверью, из-за которой доносились возбужденные голоса. Меф примерно представлял, какие оргии способна устраивать Улита, поэтому, толкая дверь, ожидал увидеть что угодно, но то, что он в конечном счете увидел, удивило даже его.
Крутые парни, а было их человек пять, абсолютно одетые и бледно-зеленые, жались к шкафчикам. Перед ними, подбоченившись, стояла Улита. Рядом с ней на полу, держась за разодранную руку, из которой хлестала кровь, сидел еще один «крутой». Он стонал и тихо матерился.
Буслаев окликнул Улиту. Ведьма раздраженно обернулась. Ее глазные зубы, выпачканные в крови, были выдвинуты. Волосы растрепались. Глаза, с сузившимися и почти пропавшими зрачками, полыхали желтым огнем. Даже привычного человека это могло напугать, что уж тут говорить о бедных лопухоидах?
Меф невольно попятился. Он был совсем не уверен, что Улита его узнала.
– Чего тебе, Буслаев? – хрипло спросила ведьма.
– Ничего… Мы волновались…
– Волнуйся лучше о них! Мне надо кое с кем разобраться.
– По-моему, ты уже разобралась, – осторожно сказал Меф.
Яростный взгляд ведьмы, обращенный к нему, медленно погасал.
– С дамой надо обращаться вежливо. Особенно если она просто хочет поговорить. Вам все понятно? – рявкнула она, обращаясь к крутым.
Те прижались к стене. Улита брезгливо отвернулась.
– Ладно, пошли. Все равно тут нечего делать. Пока, кролики! – сказала она и вышла вслед за Буслаевым и Даф.
– Неудачное утро? – спросил Меф, чувствуя, что идущая рядом с ним ведьма дрожит от гнева.
– Все начиналось нормально, – нервно сказала Улита. – Мы познакомились ночью у одного ресторанчика. Они пригласили меня и попытались подпоить. Ослы! Ты же знаешь, я могу выпить три ведра. Потом они повезли меня сюда. Я поехала забавы ради. Лишь бы забыть Эссиорха… Я рассчитывала поболтать и слегка развеяться, но тут этот хам, это мерзкое быдло назвал меня знаешь как?
– Как? – спросила Даф.
Улита пристально уставилась на нее:
– Ты бы как меня назвала?
– На их месте или на своем? – уточнила Даф.
– На их.
Даф задумалась. Тут главное было не предположить лишнее.
– Оценивая интеллект этой публики, они могли называть тебя «классной» или «клевой». Ты обиделась на «клевую»? – наивно спросила она.
– Ничего подобного, у меня современные взгляды. Мне говорили и не такое. Но этот парень вывел меня из себя. Он назвал меня «жирной коровой» и спросил, сколько я заплачу ему, если он меня поцелует! – произнесла Улита дрожащим голосом.
– Вот сволочь! Это он был с прокушенной рукой? – спросил Меф.
Ведьма мотнула головой:
– Думаешь, он отделался бы так легко? С прокушенной рукой был его приятель, который попытался меня ударить. Того мерзавца уже нет. Он умер, причем умер быстро, досадно быстро. Если бы я могла, я оживила бы его и убила во второй раз, но только уже медленно.
– Отчего он умер?
– Разрыв сердца, надо полагать. Не знаю уж, что там намалюет патологоанатом. Тебе я могу сказать проще: я наслала на него порчу, – с ледяным спокойствием сказала ведьма.
Даф тревожно уставилась на нее, не зная, верить или нет. Потом внезапно поверила, и ей стало жутко.
– Не беспокойся, я не скажу Мамзелькиной и Арею, – пообещала она.
Улита передернула плечами:
– Говори, если хочешь. Думаешь, Аиду или Арея взволнует смерть какого-то ничтожества? Для них людишки – нуль, разменная монета. Даже если бы я, взяв топор, устроила бы тут кровавое месиво, Арей и не почесался бы, а Мамзелькина, эта старая перечница, так же спокойно пила бы медовуху и курила бы свою травку.
– Табак! – поправил Меф, вспоминая глиняную трубочку Аиды Плаховны.
– Наивный болван! Поменьше верь этой дряхлой дуре! Я бы тебе многое могла про нее порассказать! – сказала Улита.
Мефу неприятно было, что Улита так отзывается о Мамзелькиной, но одновременно он ловил себя на том, что жадно прислушивается к ее словам.
Глава 6
Ego te intus et in cute novi[5]
Композиционный прием, использованный Генри, состоит в том, чтобы начать рассказ с конца, довести его до начала и закончить серединой.
Джером К. ДжеромМеф проснулся, когда что-то холодное коснулось его шеи. Он открыл глаза и понял: одно неосторожное движение – и он станет на голову короче. У кровати с обнаженным клинком в руках стоял Арей. За окном вяло разгорался рахитичный зимний рассвет. Снег продолжал валить, и снежинки перед тем, как окончательно занять свое место в сугробах, с любопытством заглядывали в окно резиденции мрака.
– Скверно, синьор помидор! Ты дрыхнешь как молочный поросенок. Я трижды касался твоей щеки мечом, и всякий раз ты отмахивался от него и зарывался в подушку… Хорош воин! Если это называется боевой интуицией, то я император Аляски!
– Но я спал! – сказал Мефодий с вызовом.
– «А вот кочевряжиться не надо! Мой покойный муж очень любил этот борщ!» – заметила старушка, нахлобучивая на голову воришке кастрюлю с кипящим варевом, – проговорил Арей.
– Что, уже и спать нельзя?
– Сам делай выводы. Спящий страж – прекрасный объект для атаки. Неподвижен, безоружен. Даже если проснется и меч окажется рядом – очень неудобное положение для защиты…
Арей разжал руку, и меч исчез. Начальник русского отдела подошел к стене и сдернул простыню, закрывавшую одну из картин. Меф терпеть ее не мог, однако картинам полагалось висеть в каждом помещении резиденции на Большой Дмитровке.
– Давненько я не видел это монументальное полотно! Подумать только: «Лигул на третьем съезде партии самоубийц». Только ты не совсем правильно ее повесил, – с усмешкой произнес Арей.
Уцепившись за стол, Лигул болтался сверху и, видимо, возмущенно визжал, дергая ногами. Самоубийцы, столпившиеся уже внизу, на бывшем потолке, вежливо ждали, пока глава Канцелярии разожмет пальцы.
– Я переворачиваю ее каждую неделю, – похвастался Меф.
– Чтобы дать малютке Лигулу оценить радость полета? Очень заботливо с твоей стороны, – хмыкнул Арей. – А видишь вот этого самоубийцу слева? Ну, который собран по кусочкам на выходе из мясорубки?
– Без головы?
– Нет, рядом. Это сам художник. Лигулу не понравилось, как у него прорисованы уши. Он почему-то убежден, что в жизни уши у него гораздо меньше.
– Разве? – усомнился Меф.
