Людмила Астахова - Злое счастье
Хелит еле сдержала усмешку. У меча Мэя оказалось множество областей применения. «Очень практично придумано», — решила девушка. — «Сегодня Рыжий ими рубит вражин, а завтра брачует влюбленных. Должно быть, чтобы не ржавел без дела».
Народ в зале откровенно веселился, сплетничая по поводу нарядов невест, перемывая косточки женихам, нервно попивал заблаговременно разлитое во фляги дармовое вино, но никто никуда не расходился. Все ждали главного события наступившего года. Ныне Рыжий Мэй не станет противиться Праву Судии. Слух этот разнесся сам собой, но кое-кто не верил до сих пор. Князь так долго отказывался демонстрировать расположение Богов к себе, что происходи дело не в Приграничье, в Исконных землях Тир-Луинена, недоброжелатели уже давно бы бросили Мэйтианну в лицо откровенные обвинения. Но в здешних суровых краях было слишком много других забот, чтобы заострять внимание на странном, но не смертельном поступке князя.
Мэй трижды вопрошал, не желает ли кто еще связать себя узами брака, затем троекратно испросил жаждущих расторгнуть супружество. Таковых не нашлось. Если кто и пользовался правом развода, то только униэн. Им всегда было проще договориться между собой о взаимном согласии на разрыв, как того требовали законы. Нэсс редко шли на такой шаг, ангай — вообще никогда. Кто же будет спрашивать согласия у бессловесной собственности мужа — у женщины?
Словом, Рыжему ничего иного не оставалось, кроме как начать столь нежеланную для его репутации церемонию. Мэй до хруста зубов стиснул челюсти, предчувствуя грядущее унижение. Еще немного — и все эти люди доподлинно узнают, что ими правит калека, урод, проклятый богами. Небесный Игрок не станет снова покрывать Отступника. Рыжий до судорог в мышцах стиснул резные подлокотники, но голос его не дрогнул и не сорвался. Хвала и слава всем Богам, ибо не каждый сможет без запинки прочитать собственный приговор:
— Испокон веков в день Сайгэллов вершится истинное правосудие и там, где пасует закон, написанный людьми и для людей, торжествует Право Судии. Так было, так есть и так будет. Кто сегодня требует истинного правосудия?
То, что Великого Духа придется воплощать самому Мэйтианну, показалось Хелит какой-то невозможной дикостью и глупостью. Он ведь всего лишь человек. Однако все наперебой твердили, в том числе и сам Мэй, будто во время обряда на обличенного властью князя на самом деле снисходит волшебная сила, позволяющая ему безошибочно определить кто прав, а кто виноват. И говоря откровенно, Хелит не верила до тех пор, пока не увидела расширенные до предела Мэевы зрачки. Он на мгновение повернулся к ней, словно ища поддержки и опоры. Именно этот взгляд, а вовсе не магия Гвифина, убедили девушку в том, что происходящее в парадном зале — вовсе не красивый обычай и не искусный обман. Рыжий верил в то, что именно по его слову кровь жертвенного животного обожжет ладонь обманщика и пощадит руку невинного. Так же свято верили в это все собравшиеся в зале. А искренняя вера — она посильнее любого колдовства будет.
Тем временем люди расступились, пропуская вперед жаждущих высшей справедливости: четверку молодых мужчин, старика и женщину — тоненькую и заплаканную нэсс.
— Я хочу знать правду, светлейший князь, — сказал громко самый высокий из мужчин, закутанный в широкий темно-красный плащ. — Я прошу тебя рассудить нас.
«Красный цвет — знак жажды истины», — вспомнились Хелит поучения фрэя Гвифина относительно символики цветов.
— Ты будешь говорить — я буду судить.
Голос у Мэя крошился ржавым железом.
Хелит отчаянно хотелось коснуться его белой от напряжения руки.
«Держись, Рыжий!»
— Меня зовут Кристан по прозвищу Летний Ветер, — сказал истец. — Я — торговый человек, купец из Уводья. Женщина, стоящая по правую руку — моя жена, которую зовут Миасс.
Молодуха покраснела от смущения и не посмела поднять взгляд на князя.
— Старец доводится ей отцом, — продолжал Кристан. — А мужчины, стоящие по левую руку от меня — Дорин Медная Голова, Самм Громобой и Люсс Снежный — мои давнишние компаньоны. В канун великого праздника Перворожденной я допоздна задержался на ярмарке, а когда вернулся, то застал свою жену в слезах. Она обвинила моих друзей в недостойных домогательствах, мол, пришли среди дня и стали приставать по-всякому, сулили деньги и всячески смущали. Я, знамо дело, обозлился, объясняться пошел. А Дорин, Самм и Люсс в ответ указали на Миасс как на развратницу, которая в мужнино отсутствие ведет себя недостойно, всячески мне изменяя. Задели меня эти слова за живое. Возвращаюсь домой, а жена моя сбежала в родительский дом. И теперь я не знаю, кому верить — сотоварищам или жене?
Вид у Летнего Ветра был потерянный. Ему очень хотелось верить жене и не хотелось ругаться с компаньонами. Дилемма, однако.
— Пусть скажет обвиняемая, — приказал Мэй, даже не глянув на женщину.
Отец вытолкнул её вперед.
— Расскажи, как дело было, доченька.
— Я не вру, — пропищала купчиха. — Они пришли… стали лезть… за руки хватать… золото обещать, — бедняга еле языком ворочала от страха.
Еще бы! Её допрашивал Рыжий Мэйтианн'илли, а в его лице сам Великий Дух.
— Я слуг кликнула… пригрозила палками гнать прочь, а они… навет возвели… ославили шлюхой…
Крупные слезы градом катились из её глаз. Кто поймет — подлинные то слезы или нарочитые?
— Я за свою дочку головой ручаюсь, светлейший князь! — молвил старик-отец. — Она у нас в строгости росла, никаких вольностей себе не позволяла!
Он повернулся к зятю:
— Разве не девой она тебе досталась, Летний Ветер? Разве не хранила верность будущему мужу до брака, как завещано предками и Богами? Скажешь, что вру?
— Не врешь. Так оно и было, — согласился купец.
— Хорошо. Пусть говорят обвинители.
Купцовы компаньоны избрали из своих рядов самого бойкого и языкатого — Медную Голову. И неспроста. Дорин оказался таким же рыжеволосым, как Мэй. Только у князя волос почти алый, а у купца-нэсс — золотистый с небольшой рыжинкой.
«Подольститься хотят», — решила Хелит. — «Решили — рыжий рыжего всегда поймет и выгородит? Хм-м-м… подозрительно».
По словам Медной Головы выходило, что женщина зазвала трех чистых и невинных мужиков в укромный уголок сада, чтобы, значит, слуги не видели лишнего, и там начала делать нескромные предложения в весьма откровенной форме. Искушать и соблазнять молодых привлекательных мужчин, которые и в мыслях не держали покуситься на супружеское ложе своего друга и компаньона.
Надо сказать, Дорин умел подать себя, да и язык у него был подвешен в нужном месте. Даром что купец, не говорит — песню поет.
