Шестое действие - Резанова Наталья Владимировна

– Эк она у вас славно вывернулась, капитан, – сказал один из «картежников». – Откуда силы взялись?

– Они же все бешеные, ангелисты, – подхватил его собрат. – Другие люди как люди, а эти… То, понимаешь, сидят тише воды ниже травы, молитвы бормочут, хоть над ухом у них из пушек стреляй. А то слово безобидное услышат – и кидаются все кругом крушить и добрым людям брюхо потрошить.

– На то и был расчет. Ходили слухи, будто здесь главари ангелистов сходки свои устраивают – у самой площади Правосудия! – но никак они себя не выдавали.

– Что же! Они наглые, зато мы хитрые!

– Не заноситесь, парни, – пресек капитан восторги сыщиков. – Вы неплохо поработали, но нужно было не глазеть, как начальство носом в пол тычется, а ловить бабу. Гостиницу всю перетряхнули?

– Да, капитан.

– Ладно, придется самому. – Он оглядел тех, кто оставался у гостиницы в мерцающем свете щитковых фонарей. Городские стражи бердышами пихали под бока арестованных. К ним относились нарушители общественного спокойствия, в первую очередь студенты, и все личности, показавшиеся служителям порядка подозрительными. Полдюжины полицейских возле крытого возка охраняли главный улов: четверых мужчин, крепко связанных, с мешками на голове. Эту меру предосторожности при перевозке заключенных тайная полиция заимствовала у Святых Трибуналов. Далее стояли гвардейцы генерал-губернатора, их перевязи в темноте казались черными.

К гвардейцам капитан Форсети и обратился:

– Прочешите окрестные кварталы. Я с вами. – Далее он приказал одному из «картежников»: – Расплатишься с гостинником. Его светлость не желает, чтобы его добрые подданные несли убытки. Всю эту сволочь – в Курятник. Завтра разберемся, кто чистый, кто нечистый. А этих, – он кивнул в сторону людей с мешками на голове, – сами знаете куда. После облавы я вас догоню.

Эрденон, как город до некоторой степени столичный и себя уважающий, мог похвастаться тем, что в стенах своих содержит не одно узилище. Городская тюрьма Сент-Алексис, самая старая из всех, непочтительно именовалась Курятником, возможно потому, что среди тамошних заключенных было немало женщин, особенно в послевоенное время, когда количество проституток выросло до невиданного на Севере числа. Сейчас оно значительно уменьшилось, но жаловаться на пустоту камер коменданту Курятника не приходилось. Кроме шлюх и уголовных преступников, сюда попадали пьяницы, буяны, игроки и несостоятельные должники, так что в камерах было скорее тесно, чем просторно. Сидеть там, конечно, было не сахар, но считалось, что это цветочки в сравнении с Фортецией – военной тюрьмой для злоумышлявших против государства и Церкви. Были еще темницы под резиденцией генерал-губернатора. Про них точно никто ничего не знал, но все боялись.

Капитан Форсети не сказал, может быть нарочно, куда следует везти арестованных сектантов, – в Фортецию или к наместнику, но, видимо, полицейские и так это знали. Они сноровисто покидали ангелистов в тюремный возок, заперли дверь. Один сел за кучера, двое устроились на доске, прибитой снаружи к задней стенке возка наподобие скамейки. Еще двое сопровождали возок верхом, и, наконец, в авангарде шел полицейский с фонарем. Для скорости он мог бы сесть на одну из упряжных лошадей, но сейчас, после наступления темноты, по узким улицам предпочтительнее было двигаться шагом.

Предпринятые меры предосторожности были не лишними. В отличие от многих других еретиков и сектантов, полагавшихся в основном на слово Божье, ангелисты предпочитали подкреплять свои доводы железом и свинцом. Ангел-Мститель, явившийся, как уверяли, взору основателей секты, был вооружен обнаженным мечом, и ступившим на путь ангельский следовало подражать ему. Ангелисты никогда не считались умелыми бойцами, изучать воинское искусство было ниже их достоинства, но фанатизм и пренебрежение к тому, что ценят обычные люди, а также полная непредсказуемость поступков заставляли власти опасаться их.

Теперь во тьме тюремного возка они сбились в кучу, лишенные возможности видеть не только происходящее снаружи, но и друг друга. Будь на их месте какие-нибудь лютеране, они бы хором затянули псалмы. Но эти молчали. Хотя, возможно, молились про себя. Или пытались угадать направление пути по громыханию колес и стуку копыт по булыжной мостовой, по редким окликам стражников.

Поэтому, когда стражники разом завопили, а лошади заржали, ангелисты не могли понять происходящее. И не до этого было. Лошади рванули с места, словно обезумев, возок трясло и кидало, с криками ярости и боли стражники, не удержавшись на задней скамейке, полетели на мостовую. О том, что делают их конные товарищи, оставалось только гадать. Среди общей ругани то и дело поминали пожар. И когда с одного из ангелистов при особо сильном толчке свалился надетый мешок, он, подкатившись к двери и припав к ней лицом, вроде бы увидел сквозь щель пламя, объявшее дома и окружившее возок. Ни треска огня, ни грохота рушащихся балок не было слышно, однако громыхание колес совокупно с бранью, ржанием и визгом были оглушительными.

Потом возок рванулся так, словно лошади, впряженные в него, обрели крылья или, что проще, поднялись на свечку и заплясали. Постромки оборвались, и возок рухнул набок. Будь это обычная карета, пассажиры вылетели бы на мостовую и переломали себе кости. Но запертая дверь спасла жизнь арестантам, они отделались лишь синяками, в крайнем случае вывихами.

Лязгнуло железо – сбили замок. Дверь возка распахнулась, и тот арестант, что избавился от мешка, увидел, как в проеме явилось тонкое лицо в обрамлении растрепанных светлых волос.

– Ангел-Мститель… – выдохнул он.

– Не пори горячку. Выходите все, и быстро!

У двери стояла женщина с мушкетом. Даже ангелист мог сообразить, во-первых, что ангелы не пользуются огнестрельным оружием, во-вторых, судя по тому, как женщина держала мушкет, стрелять она не собиралась, а сбила замок прикладом. В присутствии ангелов засовы должны падать сами. Тем временем женщина также разглядела, что трое арестантов ее не видят, а четвертый не в силах освободить их.

– Черт! – с этим восклицанием, окончательно перечеркнувшим ее принадлежность к ангельскому сонму, она бросила мушкет и подхватила тесак стражника, лежавшего в беспамятстве на земле. Лезвием подцепила веревку на запястьях ангелиста и перерезала ее. Освобожденный нагнулся и стал стаскивать мешки с товарищей.

– Живее! Бежим, пока все кодло не опомнилось! – торопила его женщина.

– Так руки же… – просипел кто-то из сектантов.

– Ноги-то у вас свободны!

Они рванули в переулок вслед за женщиной. Зрелище, надобно сказать, было дикое: впереди патлатая особа с тесаком, за ней то ли гонятся, то ли поспешают четверо здоровых мужиков в черном, среди которых только у одного не связаны руки. Но даже если кто-то из добрых горожан и выглянул из-за ставень, вряд ли сумел это зрелище оценить. Пламя, озарявшее путь тюремного возка, бесследно угасло, и ни одной полоски дыма не было видно на черном небе. Луна то выглядывала в проемы между черепичными крышами, то снова пряталась за ними, проявляя робость и любопытство. Ангелисты, поначалу растерявшиеся, спотыкались и отставали, но потом прибавили ходу и сравнялись со спасительницей; она же, наоборот, исчерпав силы или, может быть, решив, что достигла достаточно безопасного места, остановилась на перекрестке трех улиц.

– Ладно, братцы. Я свое дело сделала. Теперь все врассыпную.

– Погоди, – сказал первый ангелист. – Дай тесак, на братьях нужно срезать узы.

– Хорошо, – она протянула ему оружие. Пока сектант резал веревки, она отступила на шаг, чтобы отдышаться. Ее лицо в мертвенном свете луны казалось совсем белым, и усталость, выбелившая его, была больше той, что вызвана быстрым и продолжительным бегом. От изнеможения ее внимание рассеялось. Она упустила мгновение, когда на голову ей упал черный мешок – один из тех, тюремных, а к горлу прислонилось лезвие тесака.

Действия первого ангелиста изумили остальных.

– Брат, что ты делаешь?!