Татьяна Мудрая - Новогодний рок семьи Аржавнецких
— Я их дочь и единственная наследница, — подтвердила девушка. — Ялина Аржавнецкая.
Всё это напомнило мне известную пьесу Островского, и я невольно пробормотал:
— Ни фига себе Снегурочка!
Они рассмеялись, но тотчас замолкли.
— Ялина, ты хоть объясни парню, во что он вляпался, — негромко сказал Багник.
— Ну, есть такое семейное поверье, — ответила Ялина. — Каждый год накануне первого января наступает время, когда пришелец может изменить судьбу нашего рода и поместий. Это должен быть человек, который попросит у Багника дорогу к дому и пойдет по ней, а потом примет участие в Празднике Смены Знаков.
— А если не приму, — спросил я с отчаянием, — тогда что?
— Ж-жутко пожалееш-шь, — прошипела пани.
— Не пугайтесь, — успокоила меня девушка. — Мало ли о чем в жизни жалеть приходится. Лучше идите вымойтесь и переоденьтесь, а то как раз лихоманку нашу традиционную получите. За компанию с радикулитом.
Она толкнула одну из огромных боковых дверей, обшитых медными гвоздями с широкой шляпкой…
И за ней оказалась вполне современная туалетная комната. Только уж очень крупного размера — под стать всей усадьбе. Со всякими шкафчиками, с полочками и зеркалами, с нарядной джакузи, кранами типа «холодно-горячо», душевой кабиной и непромокаемым занавесом посередине.
Я скинул свои промерзшие тряпки и сразу полез под горячую воду. Моя спутница, должно быть из скромности, удалилась за завесу как была одетая. Только что без шляпы.
— Панна Ялина, а во что тут переодеваются? — спросил я, когда вылез из воды
— Посмотрите в шкафчике, — отозвалась она. — Там обруч. И непременно перед большим зеркалом на голову наденьте.
Затейливо, однако. Ну, попал в трясину — не кажи «гоп».
Я вынул тонкий зубчатый обруч из шкафчика, надел, зажмурился и так оборотился к высоченному зеркалу старинной работы, которое возвышалось рядом с занавесом. И снова очень удивился.
На мне — если глядеть снизу вверх — оказались красные сапоги на высоких каблуках с подковками, облегающие штаны из тонкого сукна, жупан из вишневого с золотом материала и поверх него чуга, верхняя одежда наших предков, что вся переливалась зелеными, золотыми и черными узорами, а под мышками была подпоясана радужной турецкой шалью. Я показался себе роскошной цитатой из какой-то книги…
Но времени обдумывать это не было.
Потому что навстречу мне вышла Ялина, расчесывая свои темные локоны широким костяным гребнем.
Выходило это у нее странно: будто она их снимала — не как парик, а по отдельности волосинку за волосинкой, будто футляр, — и оттуда вмиг показывалось извитое бледное золото, роскошное, как у шляхтянки былых времен.
Затем гребень прошелся по траурной одежде — и она оказалась облачена в средневековую роскошь. На нижнее платье, я так думаю, пошло не меньше пятидесяти локтей золотистого воршанского атласа. Поверх него было надето второе, белое с голубыми, отливающими серебром разводами и многочисленными разрезами на рукавах и подоле. Талия была перевита тонким золотистым шнуром, спадающим почти к земле двумя кистями. Ее новые волосы, распущенные по плечам, были украшены чем-то вроде кораблика, сотканного из серебряных нитей. С обоих его рожек свисала к земле тонкая белая вуаль.
Снова живая цитата из книги. И снова писаная — нет, неописуемая! — красота.
— Вы тоже изрядно похорошели, мой жених, — улыбнулась она, поймав мой взгляд.
— Жених? Вообще-то с запросом сказано. И что теперь — под родительское благословение стать, как положено?
Всё это начинало выглядеть… скажем так, не совсем забавным.
— Ну уж нет, — сказала Ялина. — Предки вас в своих разговорах и прочих напутствиях потопят хуже, чем в подведомственном болоте. Пойдемте лучше наверх, я вас хотя бы кофе напою.
Столовая, как выяснилось, была расположена наверху. Преодолевая широкую дубовую лестницу, я на каждом марше встречался глазами с портретами неких зеленовато-бледных персон, что, на мой непросвещенный взгляд, слишком напоминали людей.
— Деды, прадеды и прочие предки, — коротко объяснила моя спутница.
Еще больше меня удивило то, что фамильные личины и образины встретили меня и в огромной, мрачной столовой, чьи готические потолки и даже высокие витражи на сводчатых окнах заволокло тем же вездесущим туманом. Видит Бог, они куда больше прежних походили на нечто земноводное.
— Садитесь, — прервала мои размышления девушка. — Прибор для вас уже выставлен.
Это было старинные и старомодные, грубые и в то же время какие-то достоверные в сей грубости изделия: чашки, блюдца, сливочник, высокий кувшин с тонким, оттянутым книзу носиком. Их как бы слегка примятая и сильно почерневшая поверхность впечатляла настолько, что от одной лишь мысли, что кофе мне придется пить именно из этих безразмерных лоханок, меня снова пробило на крупную дрожь.
— Да ничего, для гостей у нас и экспресс-кофеварка имеется, и электричество от местных ночных огоньков, — утешила меня Ялина. — А кофейный сервиз и вообще китайский.
— Современный?
— Ну что вы. Папин предок из первого крестового похода привёз. С целью самозащиты, — проговорила он, выставляя передо мной сплошь раздраконенную чашечку. — Тогда считалось, что сунский пе-тун-тсе не выносит яда, сразу лопается. Куда там: уж сколько я растворимой Мокконы из нее выпила — хоть бы трещинки пошли. Только чуточку смуглей стала.
— Хм, — отозвался я, попивая из полупрозрачного наперстка духовитый настой цвета болотной жижи и покровительственно поглядывая на окрестные физиономии.
Вдруг глаза мои остановились и уперлись в другую пару очей, явно и недвусмысленно человеческую.
На фоне типично итальянского пейзажа провинции Кампанья, что некогда числилась в самых что ни на есть заболоченных и лихорадочных районах, спиной ко всему природному богатству восседал мужчина. Черное с золотом и кружевами облекало его полноватый стан. Вероломство, ум, болезненная сумасшедшинка читались в этом округлом усатом лице с бровями разной высоты, властность до закостенелости, нетерпимость до фанатизма, жестокость до садизма. Я отвел взор — однако глаза, чуть выпуклые, как у жабы, поворачивались следом за мной, как притянутые ниткой. Нечто странное было в его ноге, закинутой за другую…
— Он… он хромой на свою левую. Как дьявол, — неожиданно для себя самого проговорил я.
— Ну, до мессира ему еще расти да расти, — ответила Ялина. — Да вы пейте ваш эспрессо, я и еще налью, пока свежий. С этого зрелища на всех трясовица нападает или природный гипнотизм.
