Анатолий Герасименко - Тотем Человека
Я подкрался к двери и прислушался. Тиканье часов на стене. Музыка, сочащаяся из квартиры этажом выше: мерный гул басов, неразборчивые вопли солиста. Тот самый шум дождя, про который я успел решить, что он мне кажется с похмелья. Больше ничего расслышать не удалось. Я повернул ручку и осторожно приоткрыл дверь, после чего некоторое время рассматривал разобранный диван и столик с остатками вчерашней попойки. Даже за дверь посмотрел (ну и глупо же я выглядел при этом, должно быть). В комнате не было ни души.
Я остался один — и головная боль со мной.
Может, Черный с Диной пошли в магазин?
А зачем? Не продолжать же этот вчерашний кошмар, и так им хреново не меньше моего, поди.
Может, решили пошутить и прячутся?
— Эй, — сказал я несмело. Никто не ответил.
И тут я увидел на столике лист бумаги.
'Не ищи, не вспоминай, не держи зла. Ты неплохой человек, но пьяница и лузер. Я уехала с Черным. Всего хорошего'.
У нее была куча недостатков, и среди прочих — стремление всегда говорить правду. Особенно, если эта правда причиняла людям боль. У Черного тоже была куча недостатков, и самый главный из них — то, что он приходился мне другом.
Я заметался по дому в поисках телефона, нашел, стал названивать Черному, Дине, опять Черному, снова Дине. Абоненты мои находились вне зоны действия сети или отключили свои аппараты. Да что же это такое. Я позвонил домой Черному. Бесполезно.
'Розыгрыш, — сказал голос у меня в голове. — Решила проучить. А Черный, гад, подыграть согласился. На лестничной площадке, небось, стоят и хихикают'.
Я кинулся в прихожую. Ломая ногти, отпер хитрые замки, выбежал на площадку. Никого.
'Ну, не знаю, — сказал голос в голове. — Внизу посмотри'.
Прыгая через две ступеньки, я спустился на первый этаж и выглянул во двор. Двор был огромным, гулким от летнего дождя, совершенно безлюдным. Только бродячая кошка настороженно глянула из-под машины. Не бойся, сестричка, свои. Жаль, говорить не умеешь. Вдруг помогла бы…
'А может, этажом выше спрятались?' — предположил голос.
Снова сумасшедший марафон по лестнице, до самого чердака. Все напрасно. Обратно я шел, тяжело налегая на перила: пробежки не для тех, кто выпил бутылку коньяку вчера на ужин.
Квартиру я нашел такой же пустой, какой оставил. В открытую дверь натекло прогорклого лестничного запаха. Прихожая выглядела как-то не так. Чего-то не хватало, чего-то обычно незначительного, но сейчас очень важного. Я помотал головой, вызывая к жизни утихшую боль, уже почти осознав, уже почти испугавшись, уже не желая понимать — и все-таки понял.
На вешалке не было плаща Дины, на полу — ее сапог. Дина ушла всерьез и насовсем.
'Так не бывает, — подумал я. — Это не со мной происходит, этого со мной просто не может произойти'.
Я опустился на корточки, не сводя глаз с тапочек Дины. Тридцать шестой размер. У всех кошек маленькие ножки. Тапочки мы купили вместе, долго выбирали в супермаркете, и еще Дина, воровато оглядываясь, успела их примерить, а я стоял, заслоняя, и мы смеялись, а потом пошли на кассу и оплатили эти тапочки, пушистые, ее любимого фиолетового цвета. Кассирша глядела испуганно и обиженно на развеселившихся влюбленных, а мы целовались, долго, прилюдно, почти напоказ…
То, что произошло в следующий миг, было странно, и я никогда больше не испытывал таких ощущений — ни раньше, ни потом.
Голова закружилась, точно я падал, вокруг поплыли сверкающие точки. Я задышал часто-часто и ощутил странный, усиливающийся зуд в кончиках пальцев. Дикая, сокрушительная ненависть маревом заклубилась перед глазами. Я поднялся на ноги. Зуд в пальцах усилился, стал теплом, разлился от кистей к локтям и охватил грудь. Черный, Черный, Черный. Он украл у меня жену, украл. Сволочь, тварь поганая. Ведь знал, что Дина — это все, что у меня в жизни хорошего было. Ни работы, ни образования, ни денег. Только жена, красавица и умница. Украл. Все украл. Я глубоко вдохнул и закричал. Это был даже не крик, а что-то среднее между рычанием и шипением. Потом мне стало очень легко, ибо обнаружилось, что можно бить кулаками в стену. Что-то жалобно хрустнуло на запястье. Разбил часы. Стекло над циферблатом брызнуло осколками, стрелки погнулись и навсегда застыли, сойдясь на двенадцати. Эти часы были первым подарком от Дины, я носил их, не снимая. Теперь их можно было снять.
Вынув из кармана телефон, я набрал номер Боба и сказал:
— Боб, у меня жену украли.
Помолчав секунду, тот спросил:
— Кто?
— Черный, — сказал я очень спокойно.
— Не ори, — посоветовал Боб. — Ты дома?
— Дома.
— Сейчас буду. Не уходи никуда.
— Да я, кажется, никуда не спешу, — сказал я коротким гудкам.
После этого оставалось только ждать. Заперев дверь, я прошел в гостиную, сел на разобранную кровать и стал читать проклятую записку, будто надеялся в ней найти подсказку, утешение, секретный код — хоть что-нибудь, кроме страшных коротких слов.
На смену ярости пришло другое чувство. Никогда не было мне так одиноко; не помню отродясь такого отчаянного, бесконечного одиночества… не помню. А ведь моя память хранит в себе целых две жизни. Человеческую — ту, что проживаю сейчас — и прошлую, кошачью. 'Слушая Тотем, поступишь верно', - вспомнил я. Когда тебе плохо, когда не знаешь, что делать, когда жизнь показывает зубы — представь, что бы на твоем месте делал Тотем, и обретешь покой. Это знает каждый хинко, был ли он раньше кошкой, волком, крысой или еще кем.
Но сейчас я не знал, что бы сделал мой Тотем. Никогда, никогда, никогда мне не было так одиноко и так страшно.
Вскоре приехал Боб, как и обещал. Коротко, по-деловому звякнул в дверь и, входя, привычным движением нагнул голову, чтобы не стукнуться о притолоку. На нем была милицейская форма. Я начал сбивчивый рассказ о своей беде, но Боб поднял ладонь и прикрыл глаза, будто заснул на ходу. Не раздеваясь, встал посреди прихожей. Пришлось замолчать: стараясь думать картинками, я сосредоточенно вспоминал все, что случилось, начиная со вчерашнего вечера. Боб стоял, зажмурившись, похожий на манекен, огромный манекен.
Хорошо, что от прошлых жизней у нас остаются не только воспоминания. Хорошо, что еще остается — дар.
Прошла минута.
— Черный у вас ночевал? — спросил Боб.
Я кивнул.
— Просто так пришел?
— Сказал, что в автоматах деньги выиграл. Отмечали.
Боб покачал головой:
— Вы же в ссоре.
Я замялся.
— Не то чтобы в ссоре… Просто поругались сильно. Потом остыли, но не общались почти с тех пор. Почти год. А вчера он пришел. Я думал, хочет лед сломать.
— Чего сломать?
