Урсула Ле Гуин - Апрель в Париже
– Иные тайны познать дано, Ленуар; мы не так уж мало всякого узнали…
– Что же? – недоверчиво, но с любопытством спросил алхимик.
– Ну, это не моя область.
– Умеете вы делать золото? – усмехнулся Жеан.
– Нет, кажется, не умеем, но вот алмазы у нас делают.
– Каким образом?
– Из углерода… ну, в общем, из угля… при огромном нагреве и под огромным давлением, как я понимаю. Вы же знаете, и уголь и алмаз – тот же углерод, один и тот же элемент.
– Элемент?!
– Ну, я ведь говорил, сам я не…
– Который из всех – первоэлемент? Который главенствующая стихия? – закричал Ленуар, вскинул руку с ножом, глаза его сверкали.
– Элементов около сотни, – стараясь не выдать испуга, сдержанно ответил Барри.
Два часа спустя, выжав из Барри до последней капли все остатки сведений по химии, которые тот когда-то получил в колледже, Ленуар выбежал в ночь и вскоре возвратился с бутылкой.
– О господин мой! – кричал он. – Подумать только, что я предлагал тебе всего лишь хлеб и сыр!
В бутылке оказалось чудесное бургундское урожая 1477 года, добрый выдался год для винограда. Они выпили по стаканчику, и Ленуар сказал:
– Если бы я мог тебя хоть как-то отблагодарить!
– Вы можете. Знакомо вам имя поэта Франсуа Вийона?
– Да, знаю, – не без удивления сказал Ленуар. – Но он ведь только сочинял какую-то чепуху, на французском сочинял, а не на латыни.
– А не знаете вы, когда и как он умер?
– Ну конечно. Его повесили здесь, на Монфоконе, то ли в шестьдесят четвертом, то ли в шестьдесят пятом, с шайкой таких же негодников. А что тебе до него?
Еще два часа спустя бургундское иссякло, горло у обоих пересохло, за окном чуть брезжил ясный холодный рассвет, и стражник выкрикнул «три часа».
– Я дико устал, Жеан, – сказал Барри. – Отошли-ка меня обратно.
Алхимик не стал спорить, слишком он был учтив, полон благодарности, а вдобавок, пожалуй, тоже совсем выдохся. Барри стал столбом внутри пентаграммы – высокий, костлявый, закутанный в коричневое одеяло, с дымящейся сигаретой в зубах.
– Прощай, – печально молвил Ленуар.
– До свиданья, – отозвался Барри.
Ленуар начал читать заклинание задом наперед. Пламя свечи затрепетало, голос алхимика зазвучал тише.
– Me audi, haere, haere! – прочел он, вздохнул и поднял глаза. Пентаграмма была пуста. Трепетал огонек свечи. – А я узнал так мало! – вскричал Ленуар в пустоту комнаты. Потом забарабанил кулаками по раскрытой книге. – И такой друг… истинный друг…
Он закурил сигарету из тех, что оставил ему Барри, – он мигом пристрастился к табаку. Так, сидя за столом, он уснул и проспал часа три. Пробудясь, посидел немного в хмуром раздумье, снова зажег свечу, выкурил вторую сигарету, а потом раскрыл книгу под названием «Incantatoria» и начал читать вслух:
– Haere, haere…
– О, слава Богу! – сказал Барри, поспешно выступил из пентаграммы и стиснул руку Ленуара. – Послушай, я вернулся туда… в эту комнату, в эту самую комнату, Жеан! Но она была такая старая, ужасно старая и пустая, тебя там не было… и я подумал: Господи, да что же я наделал? Я готов душу продать, лишь бы вернуться назад, к нему… Что мне делать со всем тем, что я узнал в прошлом? Кто мне поверит? Как я все это докажу? Да и кому, черт возьми, рассказывать, когда всем на это наплевать? Я не мог уснуть, битый час сидел и проливал слезы…
– Ты хочешь здесь остаться?
– Да. Вот, я прихватил… на случай, если ты опять меня вызовешь. – Он несмело выложил восемь пачек все тех же сигарет «Голуаз», несколько книг и золотые часы. – За эти часы могут дать хорошую цену, – пояснил он. – Я знал, от бумажных франков толку не будет.
При виде печатных книг глаза Ленуара загорелись любопытством, но он не двинулся с места.
– Друг мой, – сказал он, – ты говоришь, что готов был продать душу… ну, сам понимаешь… Готов был и я. Но мы ведь этого не сделали. Так как же… в конце-то концов… как все это случилось? Оба мы люди. Не дьяволы. Не было договора, подписанного кровью. Просто два человека, оба жили в этой комнате…
– Не знаю, – сказал Барри. – Это мы продумаем после. Можно я останусь у тебя, Жеан?
– Считай, что ты у себя, – сказал Ленуар и с большим изяществом обвел рукою комнату, груды книг, колбы и реторты, свечу, огонек которой уже побледнел. За окном, серые на сером небе, высились башни собора Парижской Богоматери. Занималась заря третьего апреля.
После завтрака (корки хлеба и обрезки сыра) они вышли из дому и взобрались на южную башню. Собор был такой же, как всегда, только стены не такие закопченные, как в 1961 году, но вид с башни поразил Пенниуизера. Внизу лежал совсем небольшой городок. Два островка застроены домами; на правом берегу теснятся, обнесенные крепостной стеной, еще дома; на левом несколько улочек огибают здание университета… и это все. Между химерами собора, на теплом от солнца камне, ворковали голуби. Ленуар, которому этот вид был не внове, выцарапывал на парапете (римскими цифрами) дату.
– Надо отпраздновать этот день, – сказал он. – Съездим-ка за город. Уже два года я не выбирался из Парижа. Поедем вон туда… – он показал на зеленый холм вдали, там сквозь утреннюю дымку чуть виднелись несколько хижин и ветряная мельница. – …на Монмартр, а? Говорят, там есть неплохие кабачки.
Их жизнь быстро вошла в покойную колею. Поначалу Барри чувствовал себя неуверенно на людных улицах, но Ленуар отдал ему запасной черный плащ с капюшоном, и в этом одеянии он если и выделялся в толпе, то разве лишь высоким ростом. Во Франции пятнадцатого века он, вероятно, был самый рослый из людей. Условия жизни убогие, вши – неизбежное зло, но Барри и прежде не очень гнался за комфортом; всерьез ему недоставало только чашки кофе к завтраку. Они купили кровать, бритву (свою Барри забыл прихватить), Жеан представил его домовладельцу как мсье Барри, своего родича из Оверни, – и теперь их повседневная жизнь окончательно устроилась. Часы Пенниуизера принесли им баснословное богатство – четыре золотые монеты, довольно, чтобы прокормиться целый год. Продали они эти часы как диковинную новинку, сработанную в Иллирии; покупатель, камергер двора его величества, как раз подыскивал достойную вещицу в подарок королю; он поглядел на марку фирмы: «Братья Гамильтон, Нью-Хейвен, 1881» – и с понимающим видом кивнул. К несчастью, не успев еще вручить свое подношение, он угодил за решетку, в одну из клеток в замке Тур, куда Людовик XI сажал провинившихся придворных, и те часы, быть может, поныне лежат в тайнике за каким-нибудь кирпичом в развалинах Плесси; однако двум ученым мужам это ничуть не повредило.
С утра они разгуливали по городу, любовались Бастилией и парижскими храмами либо навещали разных второстепенных поэтов, которыми интересовался Барри; после завтрака рассуждали об электричестве, о теории атома, о физиологии и прочих материях, коими интересовался Ленуар, производили небольшие химические и анатомические опыты – как правило, неудачные; после ужина просто беседовали. В долгих непринужденных беседах они переносились через века, но под конец неизменно возвращались сюда, в полутемную комнату с окном, настежь открытым весенней ночи, к своей дружбе. Через две недели уже казалось, будто они знают друг друга всю жизнь. Они были совершенно счастливы. Оба понимали – им не удастся применить знания, полученные друг от друга. Как мог бы Пенниуизер в 1961-м доказать истинность своих познаний о старом Париже? Как мог бы Ленуар в 1482-м доказать истинную ценность научного метода познания? Обоих это ничуть не огорчало. Они и прежде всерьез не надеялись, что их хоть кто-то выслушает. Они жаждали только одного – познавать.
