Сусанна Арменян - Одинокие велосипедисты
— А о чем же тогда? Нет, скажи, говорил я или нет?
— Ну…
— Не твой это участок, и точка!
— Да как…
— Все ясно, на двадцать шагов от перекрестка…
— Управа на всех найдется…
— Есть же закон!..
— В лицо смеется… Вот нахал!
— Уговор есть уговор!
— Сейчас дам тебе в морду!
Последняя реплика прозвучала обиженно и трусовато. Граф Томо, стоя в нескольких шагах от спорящих, понял, что драки, вероятно, не будет. Если он, конечно, не вмешается. Соваться сюда с расспросами Томо показалось нескромным. Он повернулся и поплелся по неуютному асфальту туда, куда вела его бессмыслица улиц.
Спустя немало потерянного времени граф Томо, едва не плача, затравленно вглядывался в лица появившихся, наконец, вместе с собаками и кошками, прохожих.
— Вы не подскажете, как пройти… — с заученной вежливостью метнулся он к одному из горожан. И в который раз услышал:
— Не знаем, не здешние…
Граф Томо был поражен, уничтожен и обескуражен. Он никак не мог понять особенности Тахраба: нездешними оказались все, кого он успел расспросить… На глаза графу Томо попалась витрина кондитерской — она располагалась на противоположной стороне улицы. Граф отчаянно размышлял.
— Кому-у-у-у пожары туши-и-и-ить! Пожа-а-а-арная кома-а-анда! Кому-у-у-у пожары туши-и-и-ить! — раздалось где-то невдалеке.
Не обращая внимания на толкающих его прохожих, Томо пристально глядел на украшенную птичьим чучелом витрину. Раз все люди на улицах не отсюда, то продавец в лавке наверняка окажется местным жителем.
— Спрошу, сколько стоит булочка с изюмом, — сам себе сказал граф Томо. — Куплю, съем и как бы между прочим поинтересуюсь, где тут улица Габенжана.
И граф стремительно шагнул с тротуара на мостовую. Внезапно под ужасающий вой сирен из-за угла с визгом вырвались несколько автомобилей. Перед глазами Томо мелькнуло огромное, жаркое, сверкающее, алое. Он отшатнулся и обо что-то больно ударился щекой. Открыв глаза, граф увидел это «что-то» — он лежал на мостовой, и тела своего не чувствовал.
— Не в первый раз человека сбивает похоронная процессия, — услышал Томо чей-то нудный голос рядом. — Надо поставить вопрос перед Тахрабенатом. Чтобы приняли закон.
— Да-да, — поддержал его женский голосочек, — эти гонки пора запретить!
— Обычаи надо уважать, — возразил кто-то.
— Какие же это обычаи, если людей давят? — взвизгнула старушка.
Больше граф Томо ничего не слышал. Его кто-то обнял. Сквозь пульсирующие вспышки и золотистый орнамент бреда Томо успел сообразить, что его подняли и несут.
— Спасибо, спасибо… — пытался он пробормотать, не разрешая себе окончательно потерять сознание и хватаясь за просыпающуюся боль как за ветки, протянутые утопающему в болоте. — Спасибо вам, — говорил он. — Где рюкзак? Спасибо, спасибо, спасибо… Лупа…
Потом он открыл глаза и увидел над собой острый подбородок несущего его человека — на фоне мерцающего неба и пляшущих стен с окнами. Человек держал Томо на руках и подбрасывал его, так что граф весь трясся.
— Больно же! — возмутился Томо, но потом закрыл глаза, потому что устал.
— р а з в и л к а: з м е я к у с а е т с в о й х в о с т — р а з в и л к а: з м е я к уВспоминая этот далекий день, граф Томо и дон Салевол от души смеялись: Салевол раскачивался на стуле взад и вперед, ударяя себя по коленям и мотая головой, а граф Томо стеснялся, краснел и начинал поглаживать пальцами шрам под подбородком.
Через полгода они вообще перестали вспоминать, как дон Салевол бежал по улицам Тахраба со стонущим Томо на руках, как искал в Общественной Тахрабской Поликлинике свободную кабинку с врачом, как три недели выхаживал графа, получившего от столкновения с похоронной процессией сотрясение всего своего мозга.
Как впоследствии убедился граф Томо, до ужаса благодарный дону Салеволу, мозг его сотрясался не зря.
— Иначе бы мы не встретились, — говорил он другу, и тот соглашался.
…Оправившись от сотрясения, граф Томо поступил в высшее учебное заведение города — Тахрабский Институт Благородных Отпрыской (ТИБО). Здесь должны были обучить его графскому ремеслу и выжечь умелой рукой всю провинциалистость, взращенную за детские годы замковыми воспитателями.
Особенно не любил граф Томо лекции по сладкоголосию. Мэтр Пери знакомил своих студентов с трудами древнейшего сладкоголосца Тахраба — дона Телаута. Графа Томо часто посылали в трудохранилище ТИБО, за этими трудами. Он радовался возможности скинуть паранджу и отсидеться с томами трудов где-нибудь на подоконнике, поковыривая ногтем в штукатурке.
Зато мордология казалась графу Томо занятной. Несмотря на то, что в парандже (а ее полагалось носить на всех лекциях) Томо трудно было читать, писать, слушать и дышать, он все же не пропускал занятий.
На лекциях предыстории граф Томо засыпал — потому что засыпали все.
Однажды мэтр мордологии — мэтр Деци — остановил графа Томо в коридоре ТИБО и попросил разыскать к завтрашней лекции «Ампутацию бесконечности» Кококсиана. Граф Томо, глядя в загадочное лицо мэтра Деци, содрогнулся от нереальности происходящего. Мэтр Деци тихо и загадочно удалился.
С трудом откопав в залежах трудохранилища требуемый том, граф Томо отложил его в шкафчик мэтра Деци и уселся конспектировать «Общую сантиметрию» для зачета. Времени почти не оставалось, трудохранилище закрылось и Томо, не успев написать и половины, вынужден был пойти домой, т. е. в общежитие ТИБО.
Общага на деле была телевизионным заводом, приспособленным для двухсменной эксплуатации — днем здесь выпускали продукцию, вечером специальные ширмы автоматически перекрывали цеха на комнаты, их заполняли студенты и укладывались спать на раскладных койках. До общежития добираться было два-два с половиной часа, на тахрабусе.
Граф Томо трясся на сиденье, сонно глядя в вечернее окно. В тахрабусе почти не было пассажиров, только позади него ехали двое. Они шептались так настороженно, что невольно привлекли внимание Томо. Не оборачиваясь, граф слушал этот диалог, показавшийся ему очень странным:
— Сколько?
— Два по сто сорок, одна забойная пятисотка.
— Давай ту, что пятьсот… Цена?
— За серию пятнадцать, итого…
— Понятно-понятно. Что ж дорого так, не по-человечески?.. А товар где?
— Здесь, в сумке — образцы. Всё — когда деньги будут.
— Будут… Но если сбавишь цену, то…
— Что ты заладил: дорого, дорого…
— Ну, а почему все-таки?
— Полиция… На границе целый вездеход с тысячесерийками остановили, облили топливом из его же баков, подожгли и оставили прямо у дороги. В назидание. А еще налоги подняли на двухсерийные фильмы.
