Мария Чурсина - Ранние рассветы
Скользя взглядом по бумагам, разложенным на краю стола, Маша читала обрывки предложений и не понимала их смысла. Она подняла голову.
— Да… почему вы спрашиваете?
Горгулья постучала дужкой очков по столу, этим стуком словно бы стараясь заглушить последние Машины слова.
— Есть один небольшой секрет. Когда вы будете выполнять задания, оценки будут выставляться не группе, а каждому по отдельности. Поэтому советую быть попроворнее. Всё ясно?
— Нет, — честно призналась Маша. — Как надо быть?
Горгулья раздражённо бросила очки на стол.
— В паре всегда один работает больше, а другой — пользуется плодами трудов товарища. Что тут сверхъестественно сложного? Тот, кто сделал больше, должен получать более высокие оценки. Я хотела бы знать, кто в вашей группе работает упорнее. Чтобы переводить на третий курс только достойных, а не тех, кто примазался к славе. Ясно теперь?
Маша смотрела на неё, не зная, что ответить на такое заявление, и кусала губы.
— Почему вы меня об этом спросили?
Подобрав со стола очки, Горгулья нашла среди бумаг ручку и снова принялась сверять что-то в записях. Она углубилась в работу и едва нашла время, чтобы ответить на повисший в воздухе вопрос.
— Кое-кто попросил меня дать тебе фору, — буркнула она нехотя и гораздо тише, хоть и вряд ли собравшиеся к ужину курсанты могли бы подслушать их разговор. Маша вытянула шею и разглядела плюсики напротив некоторых фамилий. Каких — не успела прочитать, отпрянула. — А теперь всё, иди.
…На ужин была гречка с рыбными консервами. Порцию, отложенную для Маши в её белую пластиковую миску, Сабрина держала рядом с собой, никого к ней не подпуская. Сама она сидела у самого дальнего от костра края стола, и поэтому то и дело отмахивалась от назойливой мошкары. Маша устроилась рядом с ней, торопливо хватаясь за ложку.
Гречка с кусочком консервированной сайры после целого дня в лесу казалась почти счастьем.
— Так что там? — поинтересовалась Сабрина, терпеливо дождавшись, когда Маша ополовинит порцию.
Маша обернулась на подругу: та лениво отламывала кусочки от печенья и клала их в рот, просто чтобы занять руки. Чашка с кипятком исходила паром тут же, рядом, сдвинутая на самый край стола. Сабрина не обращала на неё внимания. Совсем близко, в обнимку с утащенной банкой сгущенки устроилась Тая. Она хитро глянула на Машу, наверное, тоже ждала продолжения рассказа.
— Да там… — Маша замялась. — Давай я тебе потом расскажу.
Ей не хотелось говорить о причудах Горгульи при таком количестве слушателей.
— Ладно, — смирилась Сабрина, немного поразмыслив, скорее всего, о том же самом. — Скажи хоть, о чём она говорила?
— О том, что я опять буду сдавать зачёт восемь раз, — вздохнула Маша, с сожалением вылавливая из каши оставшийся кусок рыбы.
* * *Утром птицы опять кричали как оглашенные — слышно было даже через окно в комнате девушек, которое не открывалось ни разу в жизни. Маша попробовала вернуть убегающий сон, натянула колючее одеяло до подбородка, но в коридоре тут же зазвучал громоподобный голос Горгульи.
— Так, подъём! В гробу отоспитесь, ясно? Через полчаса общий сбор!
Маша лениво пошевелилась и глянула вниз. Там, на уже заправленной постели сидела Сабрина и ещё раз перебирала собранные с вечера вещи. Она услышала шорох сверху и подняла голову.
— Вставай. Может, если первые подойдём, нам маршрут получше попадётся.
— Встаю.
Она села на кровати. Оказалось, ночью кто-то снял подвесную лесенку и возвращать, ясное дело, не собирался. Маша присмотрелась: обе рассчитанные на их комнату лесенки примостились на кровати мирно спящей Таи. Припомнив демонов в адрес старосты, Маша с грохотом спрыгнула со своего второго яруса прямо на пол.
— Ты что делаешь? — недовольно шикнула на неё Сабрина.
От шума проснулись их соседки, и даже Ляля завозилась в своём тёмном углу — ей, как самой неторопливой, досталась кровать у стены, туда солнечный свет не проникал совсем.
— Подъём, — буркнула Маша, пнув ножку соседней кровати. — В гробу… это самое.
На выходе из комнаты она всё-таки приложилась лбом о дверной косяк.
…Из-за лип поднималось солнце, когда все собрались на поляне перед стационаром. Кто-то потирал глаза, нежелающие разлепляться с утра пораньше, кто-то торопливо проверял собранную сумку — вдруг вчера в темноте забыли положить карту или бутылку с водой.
Горгулья расхаживала посреди этой суеты как полководец в преддверье решающего сражения. Маша рассматривала влажные следы на краешках её спортивных брюк. Утро высыпалось на траву обильной росой.
— Подъём! Чего расселись? Отдохнёте в гробу!
Сабрина, как всегда, ничего не замечала. Сидя на ступеньке деревянного крыльца, она сосредоточенно перевязывала шнурок на кроссовке, никак не реагируя на крики Горгульи.
Маша покрутила головой в поисках Ляли, та нашлась у навеса полевой кухни. Она со счастливой улыбкой смотрела куда-то в сторону конька крыши, а Мартимер рядом с ней крутил карту и так, и эдак, пытаясь сложить её поудобнее.
— Ну что, проснулись? — Горгулья важно прошествовала к пластиковому столу и склонилась над ним. Она нашла в куче бумаг список группы и сощурилась на него. — Попарно ко мне. Орлова и Тено, я долго вас должна ждать?
Она взглянула на подоспевшую Машу так, как не смотрела никогда раньше, и той вдруг с абсолютной точностью — вплоть до скрипа половиц на втором этаже — вспомнился вчерашний вечер и разговор, и стало прохладно и неприятно под этим взглядом.
…- Мне этот гроб её скоро во сне приснится, — ворчала Маша, когда они уже получили все указания к маршруту и даже выбрали направление — на северо-запад от стационара. Поправляя на поясе болтающуюся рацию, она шагала следом за Сабриной по высокой траве, от которой кроссовки, казалось, стали сырыми насквозь.
Сабрина хмыкнула, не оборачиваясь. Она предпочитала не тратить силы на разговоры. Деревянный дом быстро скрылся за стволами деревьев, и в зарослях пролесника потерялись их следы.
* * *— Следующая. Её зовут Самунасуки Тено, но называть настоящее имя она не любит, а предпочитает звать себя Сабриной. Азиатка? Да… По прадеду. А остальные корни затерялись где-то в нашей бескрайней родине.
Горгулья сделала пометку у себя в тетради и даже не подняла взгляда на мужчину, сидящего тут же, на деревянном стуле, придвинутом к стене, из которой торчали лохмотья утеплителя. Денис Вадимович растирал в пальцах сигарету — курить он уже давно не курил, но до невозможности любил запах табака.
