Мария Ермакова - Негодяйские дни
С того дня подросток, имени которого никто не знал, путешествовал с ними. А спустя два года в компании появилась она. И его одолели беспокойные сны, во время которых он стонал и, наверняка, пачкал белье.
Женщина вышла и принялась одеваться, не обращая на Малыша внимания. Вода капельками блестела на ее коже, струилась с волос на спину.
- Мара, - шепотом сказал юноша и коснулся ее бедра раскрытой ладонью.
Она беззлобно оттолкнула его, отжала волосы, натянула кюлоты, рубашку. Сдувая капли, стекающие по лицу, принялась застегивать пуговки.
Малыш вскочил, запустил руку в распахнутые полы и сжал ее грудь - бережно и страстно. Мара стояла, не шевелясь, лишь дрожали ресницы от плохо сдерживаемой ярости.
- Отпусти... - холодно приказала она и уперлась ладонями в него, не давая приблизиться. - Один...
Но гладкость и упругость нежной плоти уже свели его с ума, хотя он знал - если Мара начинает считать, не стоит дожидаться цифры 'три'. Знал, и ничего не мог с собой поделать. Склонившись, коснулся ее губ жадными, трясущимися губами.
Такайра подался вперед, наблюдая с улыбкой.
Миг, и Малыша скрутило в жгут острой болью, ударившей в промежность. Отвернувшись, Мара продолжала одеваться, словно ничего не случилось.
- С-сука! - с чувством сказал неудачливый любовник и добавил на гонтарейском все те заумные слова, которые в совершенстве знал старый вор и бродяга Вок.
Женщина подхватила с земли перевязь, поправила наголенные ножны, из которых торчала простая серая рукоять кинжала и, не глядя на юношу, направилась к телеге. Завалилась под бок к Воку и мгновенно уснула. Тот, счастливо улыбаясь во сне, развернулся, уткнувшись лицом ей в затылок.
Проводив ее ненавидящим, но полным желания взглядом, Малыш, наконец, осторожно распрямился. И вдруг заметил, что поза Такайры уже не кажется такой расслабленной. Более того, атаман смотрел на него и улыбался.
- Скажи мне, когда будешь готов, - мурлыкнул он.
Юноша покраснел. Знал, что соперничать с Коршуном - безумие, в любви или в драке, неважно. Догадывался, что для него самого это плохо кончится. Но когда Мара была рядом, такая... отстраненная и одновременно близкая, он просто терял голову и не соображал, что делает. Он мечтал взять ее прямо на мелководье, чтобы тела скользили друг по другу, пальцы срывались на мокрой коже, а вода дарила бы сопротивление, ритмичным плеском звала преодолеть себя с силой. Со страстью, на которую - Малышу так казалось - он был способен только рядом с этой женщиной.
Не отводя прищуренных глаз от мальчишки, Коршун боковым зрением видел, как приближается к нему пышнотелая фигура в облаке кудрявых волос непонятного цвета.
- Бедный! - Дарина развернула юношу к себе и погладила по щеке. - Опять тебе досталось. Скоро живого места не останется! Дай-ка я гляну - ничего она тебе не порушила?
И с довольной улыбкой она запустила толстые пальчики за пояс его штанов.
Коршун поднялся, потянулся с хрустом. О Малыше можно было не беспокоиться.
Он растолкал Старшего. Вернулся к телеге, вытащил Мару и на руках отнес под дерево, где уложил на собственный расстеленный плащ, побитый волчьим мехом. Она даже не проснулась. Светлое худое лицо было спокойным и нежным - вода всегда так действовала на нее. Укладываясь рядом и обнимая ее за талию извечным собственническим жестом, свойственным всем мужчинам мира, Такайра расслышал тихие стоны Малыша из береговых зарослей. Дарина спешила получить свою толику удовольствия от его молодого и красивого тела. А тот, закрывая глаза и отдаваясь ее умелым рукам и губам, воображал совсем другие руки и губы. Но обоим было хорошо.
- Моя, - прошептал Коршун, едва касаясь губами черных локонов, упавших на лицо, - моя девочка...
***
Спустя два дня пути выехали на Изиримский тракт. Правда, пришлось подождать, пока пройдет длинный купеческий караван. К вечеру собирались достигнуть одного из Диких городищ, встать на стоянку и основательно передохнуть. А заодно избавиться от лишнего барахла: продать крепких крестьянских лошадок и телегу. Такайра любил путешествовать налегке.
Он ехал чуть позади всех, и, казалось, дремал в седле. Но это было не так. Одна и та же мысль не давала покоя, с упрямым постоянством возвращаясь снова и снова. Пора было ставить точку в такой жизни. Схронов по всей стране у него набиралось немало - шутка ли, больше двадцати лет колесить по дорогам шагганата, отнимая выручку у зажиточных купцов, совершая нападения на отдельные деревеньки, а однажды даже на замок, выполнять тайные поручения Колокола, обычно заключающиеся в устранении неугодных. Но коли хочется иногда проснуться на чистом белье в мягкой постели, значит, пришло время тратить деньги, а не зарабатывать их.
Такайра приоткрыл глаза и посмотрел в спину Маре. Вот ее в этой, новой и благополучной, жизни не будет. Он знает это так же точно, как и то, что в Изириме их ждет последнее дело, после которого отпадет нужда в бродяжничестве и разбое. Что ж... Если есть способ навсегда оставить Мару для себя, то только один - убить, заставив жить в воспоминаниях.
Женщина резко обернулась в седле и уставилась на Коршуна холодным взглядом. Иногда ему казалось, что она, действительно, читает мысли. Во всяком случае, она предугадывала засады и опасности, и не раз уводила погоню за бандой по ложному следу, предвидя действия преследователей.
Мара отвернулась. Взлетели и опали неровно обрезанные пряди, которые на солнце отливали красным. Такайра знал, от чего отказывается и колебался - а надо ли? Все, что ей было нужно - информация, которую он исправно поставлял, пользуясь каналами Колокола. Но вот ведь беда, из тех, кого она разыскивала в пределах шагганата - только один пока не узнал ее кийта, из остальных в живых никого уже не осталось. Пришло время ей, подобно адской гончей, отправляться дальше вдоль побережья, идя по следу, взять который могла лишь она.
Коршун покрутил головой, прогоняя ленивую дрему. Место показалось знакомым. Точно! Пять лет назад под этим дубом с расколотым надвое стволом сидела стайка одетых в рубища людей. У всех были серые лица и потухшие взоры. Под птичье пение брякали иногда звенья в цепи, сковывающей сбитые в кровь ноги. Такайра знал знак Черного круга, грубо намалеванный краской на спинах заключенных. Их вели из столицы в Изирим, чтобы продать в рудники Ариссы. Шагганат таким образом избавлялся от головной боли, связанной с содержанием узников, и получал в казну неплохой доход - рабов в рудники требовалось много.
Усталых, потерявших надежду, безвольных людей сопровождали всего пятеро охранников и два штатских - старший и младший приоры, которые должны были оформить процедуру купли-продажи.
