Ольга Кузнецова - Просто солги
Похоже, что мне и вправду удается заснуть, потому что, проснувшись, понимаю, что капли снова барабанят по стеклу, и слышится только "вжик-вжик" суетящихся дворников. Я засыпаю и просыпаюсь много раз — мой сон беспокойный. И Киму, наверное, спать хочется гораздо больше, но я не могу предложить ему свою помощь: таким, как я, водительских прав не выдают.
Не могу определить, сколько времени мы вот так ехали. Возможно, несколько часов, а возможно, и несколько суток. Время стало каким-то резиновым, слишком сильно растяжимым. И снова засыпая, я загадываю про себя, чтобы больше не проснуться. Какая разница: умереть завтра или умереть сейчас.
Вся ситуация вообще была до боли комична, похожа на сценарий одного из малобюджетных голливудских боевиков. Я почти представляю: забитые до отказа кинозалы, семейные пары, шуршащие попкорном, и экран. Сначала экран черный, темный, на нем ничего не видно. А затем на нем появляется лицо молоденькой девушки, невидящим взглядом уставившейся прямо в лицо своего убийцы, какого-нибудь слащавого злодея.
У всех сердца прячутся в пятки, по залу проносится удивленное "оох", а на заднем плане появляется бравый ковбой. Мне хочется, чтобы это был Ким, но у этого героя темные волосы — не "пшеничные".
Звучит выстрел, и следом тут же идут титры.
…
Оказывается, выстрел не выдуманный — настоящий. Просыпаюсь.
На улице холодно — предполагаю.
Ким трясет меня за плечо.
— Кесси, ты веришь в судьбу? — спрашивает он, но я чувствую, что он усмехается.
Я не верю, нет. Но ему об этом лучше не знать.
2. "Я не прошу тебя жить — просто держись"
"Держись, — кто-то шепчет тебе в темноте. — Я не прошу тебя жить — просто держись. Из последних сил, ты же сильнее, Кесси, я знаю".
Но темнота поглощает этот голос, такой отдаленно знакомый, как будто я уже где-то слышала его прежде. И я живу в темноте, я — часть этой темноты. Все, о чем я жалею, так это о том, что не могу увидеть того, кто держит меня за руку.
Иногда мне кажется, что я слабая. И вся моя сила заключается только в моей слабости.
Иногда мне кажется, что я могу видеть. Чертова фантазия…
…
Мечтаю однажды открыть глаза и осознать, что мира вокруг нет. Что никто не видит — для всех существует только темнота. Может, тогда все научатся слушать? Как я.
Люди полагаются на свое зрение, верят, что то, что они видят — это единственно возможная правда. Думают, что созданные ими иллюзии это и есть реальность. Они слепо верят, что мир создан для них, что они — его единственные хозяева. Но они даже не догадываются о том, что все эти замки из песка построены специально для них, что замки — вымышленные, к ним нельзя прикоснуться.
Ким тоже видит только то, что хочет. Видит меня, отстраненную, неживую, бессознательно ощупывающую краюшек водопроводного крана. И он думает, что я сломлена. Думает, что я нуждаюсь в его поддержке, его вечной заботе.
Он стоит рядом. Искренне верит в то, что я не знаю о его присутствии, но он даже и подумать не может, какое у него тяжелое дыхание. Громкое. Каждый его вздох отдается гулким эхом в моей голове.
Мы в придорожной гостинице. Придорожной — потому что за окном простирается скоростное шоссе, гостинице — потому что все пахнет чистящими средствами. А еще кровать одна. Ким сказал, что записал нас как молодоженов, потому что моим преследователям вряд ли придет на ум проверять новобрачных. Но как же он ошибается. Они умнее.
За окном сгущаются сумерки. Слышу — начинают горланить свои песни мелкие птички.
Мне существенно нечем заняться, от безделья я начинаю бездумно открывать по очереди краны с горячей и голодной водой. Чтобы сначала обжигало, а потом отрезвляло. Горячо-холодно… горячо-холодно…
Снова опускаю руку на выключатель и внезапно натыкаюсь на его ладонь.
— Хватит, Кесси, — шепчет Ким, — хватит.
Мне хочется грубить ему в ответ, кричать, хочется ударить его по довольной физиономии (я знаю, что довольной). Но я почему-то молчу — только губы покрепче сжимаю от раздражения.
А потом вспоминаю: он терпит меня такой, какая я есть. Помогает — значит, у него на то есть свои причины.
— Какая муха…, Ким? Отвяжись. — Я вкладываю в свой тон как можно больше пренебрежительности, но мой голос дрожит, когда я произношу его имя.
И он чувствует мою слабость. Знает все мои уязвимые места. Знает всю меня насквозь, знает так, как я сама себя не знаю.
— Звонил Джер — твои дружки выдвинулись на охоту.
— Они мне не дружки, — отрицаю я, — я с ними даже не знакома.
— Тем более, — почему-то прибавляет он и убирает руку с выключателя. А мне уже не хочется играть в водопроводчика — Ким отбил у меня всю охоту.
Небольшая заминка. Я убеждена, что сейчас он опять стоит совсем рядом и изучает меня.
— Прекрати на меня смотреть. — Мой голос больше похож на шипение.
Мне кажется, что мне удалось его удивить. С таким трюком определенно нужно подаваться в цирк.
— С чего ты взяла, что я на тебя смотрю? — с сарказмом возмущается он. — Думаешь, мне больше не на кого смотреть?
И уходит. Наверное, в бар, чтобы найти подтверждение своим словам.
У меня чешутся руки. Хочется убить его, стереть в порошок. Весь Ким — от звонко стучащих ковбойских сапог и до "пшеничной" шевелюры — он раздражает меня весь.
И, тем не менее, я знаю, что без него мне не выжить. Досадное недоразумение.
…
Мне нравится трогать предметы. Медленно, дюйм за дюймом, продвигаться вдоль разномастных поверхностей и учиться отличать один материал от другого. У меня в голове даже есть целый словарь, постоянно пополняющийся новыми определениями.
На мне шерстяная кофта. Шерсть — она мягкая, но немного отталкивающая. Слишком теплая.
На голове повязана шелковая лента. Шелк — тоже хороший материал. Он нежный, невинный, наивный — моя полная противоположность. Нервно перебирая тонкую ленту руками, я забываюсь, и лента выскальзывает из моих ладоней. Я не знаю, куда она упала — пытаюсь найти, опускаюсь на четвереньки. Пол грязный, шершавый, и ленты нигде нет.
Я слышу, как вновь хлопает дверь. Какое-то гадкое чувство внутри меня сообщает, что это они. Те, кто пришел за мной. А затем слышу стук ковбойских набоек и понимаю — это всего лишь Ким вернулся.
