Четырнадцать дней для Вероники (СИ) - Мусникова Наталья Алексеевна
День первый. Приезд инквизитора
Городок Лихозвонье стоял на вершине небольшого холма и прежде был местом, облюбованным птицами. Каждую весну, ещё даже толком снег сойти не успевал, начинался лихой птичий перезвон, пернатые щебетуны соревновались друг с другом громкостью и чистотой свиста, причудливостью щебета, заманчивостью клёкота. Судьями в этих оживлённых спорах выступали, естественно, самочки, которые милостиво внимали посвящаемым им песнопениям, слетая лишь к самому звонкому и лихому певцу. Согласно городскому преданию, такой вот разноголосый птичий пересвист и привлёк первых поселенцев, к которым постепенно перебрались их друзья, знакомцы, новые родичи. Образовалась сначала деревушка, а затем и небольшой уютный городок, который жители единодушно решили назвать в честь неугомонных пернатых певунов.
Весной и осенью в Лихозвонье проходили большие, шумные ярмарки, посетить которые приезжали жители крупных городов, а подчас и самой столицы, иногда даже иноземные гости заглядывали, чтобы прикупить особой нежности и прочности шерстяные платки, отливающие дорогим шелковистым блеском льняные рубахи и невероятно вкусный сыр, за рецептом коего шла настоящая охота. Лихозвонье богатело и ширилось, в нём всё чаще стали появляться каменные дома, жители старательно копировали столичные моды и частенько говорили о том, что пора бы их городку становиться крупным городом, который уже не грех и на карту державную нанести. Градоправитель даже прошение на данную тему в столицу отправил, только тут, как это часто бывает, нежданно-негаданно грянула беда.
Страшное моровое поветрие, результат чёрной ворожбы, обрушилось на город. Сначала заболели дети, но большого внимания этому не уделили, всё-таки весна – самая коварная пора, почитай, каждый второй сорванец мокрый до ушей домой с прогулки возвращается. Матери ругались, грозили надрать уши и как следует "попарить" колючими ветвями можжевельника те места, откуда ноги растут, отцы посмеивались украдкой, вспоминая свои весенние подвиги по измерению луж. Да и как же иначе, мальчики есть мальчики, под хрустальный колпак не посадишь, за мамкиной юбкой не удержишь. Через три дня жители Лихозвонья поняли, что дело отнюдь не в обычных весенних простудах, дети стали в прямом смысле слова таять, сохнуть на глазах, а кроме того заболевали и те, кто ухаживал за хворающими ребятишками. Лекари сначала озадачились, а затем, когда число заболевших за одну ночь резко перевалило за три сотни и половина захворавших к полудню скончалась, в прямом смысле слова рассыпавшись прахом, забили тревогу. Обычные снадобья, зелья и отвары не помогали, потому целители пришли к выводу, что эпидемия имеет магические причины, и совладать с ней без помощи чародеев не получится. Увы, пожилой и опытный городской маг погиб одним из первых, а его преемник тяжко захворал и через два дня тоже умер. Страшная болезнь продолжала собирать свой мрачный урожай, в городе воцарились смерть, тоска и животный ужас, жители готовы были бежать из Лихозвонья, но несчастный городок, во избежание распространения эпидемии, накрыли плотным магическим куполом. Проникнуть сквозь этот купол могли лишь чародеи высшего порядка, прибывшие из самой столицы. Не сразу, ценой невероятных усилий, потеряв трёх своих коллег, столичные чародеи смогли-таки уничтожить страшное поветрие, но для одной трети городка всё было уже кончено. Опустели некогда весёлые и многолюдные улочки, не гомонили на большой торговой площади, расхваливая свой товар, купцы, даже птицы куда-то исчезли, то ли улетели, испугавшись магии, то ли погибли. Тихо стало в Лихозвонье, лишь угрюмый ветер вздымал в воздух пепел многочисленных погребальных костров, да глухо выли, оплакивая умерших, разом постаревшие, потерявшие всё и всех женщины.
Ещё не догорели последние погребальные костры, а столичные чародеи приступили к поискам колдуна, совершившего подобное беззаконие. Профессиональных магов в Лихозвонье было всего два, оба погибли во время эпидемии, тщетно пытаясь спасти городок от таинственной напасти. Были ещё одна травница, две чародейки да один провидец, к которому обращались в основном погадать о результате сделки да ещё на женихов. Насланная чёрной магией беда наделённых волшебной силой не щадила. Травницу разбил паралич, после коего восстановиться она так и не смогла, провидец ослеп и онемел, одна из чародеек погибла, зато вторая... Вторую страшная эпидемия почему-то пощадила, более того, в ходе розыска у волшебницы был обнаружен загадочный артефакт, который, попав в руки мага-дознавателя, вспыхнул и рассыпался чёрным пеплом. Чародейку взяли под наблюдение, закрыв магическим куполом в доме, а когда дознаватель погиб, рассыпавшись таким же чёрным пеплом, последние сомнения отпали и девушку отправили в тюрьму.
На допросе молодая чародейка решительно отрицала свою причастность к чёрной ворожбе, но дознаватели, потерявшие во время эпидемии семьи, верить словам не спешили. Ясное дело, попалась, стерва, на горячем, вот теперь и юлит, пытаясь избежать справедливого возмездия за свои подлые дела! Поскольку обычный допрос ничего не дал, а явных улик, кроме артефакта (который, как это ни прискорбно, вполне могли подбросить), обнаружить не удалось, дознаватели решили использовать допрос с пристрастием. Но и под пытками чародейка твердила то же самое: в эпидемии она не повинна, чёрной магией не занималась, артефакта никогда прежде не видела и вообще никому и никогда ничего плохого не делала. Вот ведь ведьма упрямая, даже на дыбе запирается! Оставалось только одно: призвать на помощь инквизитора, уж он-то быстро разоблачит эту лицемерную мерзавку и предаст в жаркие объятия костра! Дознаватели отправили письмо в столицу, и уже к вечеру магический вестник принёс ответ: через два дня инквизитор прибудет в Лихозвонье. Дознаватели приободрились и с новыми силами взялись за допрос ведьмы, вдруг получится развязать мерзавке язык до приезда инквизитора? А не получится, тоже не беда, чай, у специалиста столичного на любую упрямицу управа найдётся.
День первый. Тобиас
Иквизиторов по пустякам не беспокоят и на заурядную свару соседей не приглашают, а потому за пять лет своей весьма важной, пусть подчас и нелёгкой, даже смертельно опасной службы я успел насмотреться разного. Видел проклятых, гниющих заживо, разваливающихся на мерзкие куски, пахнущие так, что и пяти минут рядом с ними провести было невозможно. Видел обращённых, отчаянно пытающихся привыкнуть к изрядно изменившемуся облику и даже в звериной ипостаси сохранить человеческий разум, не уподобиться бешеному зверью, подлежащему истреблению. Видел девушек и детей, ставших жертвами злого колдовства, распятых, растерзанных на алтарях, доводилось мне лицезреть и уничтоженные чёрной ворожбой поля, голодные, отчаянные глаза крестьян, безмолвно вопрошающие: "Как же нам жить теперь? Чем детей кормить?" Доводилось мне бывать и в городах, искалеченных, изуродованных злой прихотью какой-нибудь распоясавшейся колдуньи или опьяневшего от вседозволенности чародея. Мне иногда даже снятся эти обезлюдевшие улицы, по которым холодный ветер гоняет обрывки одежды, перекатывает пепел погребальных костров и иногда гулко и зло хлопает приоткрытой дверью скособоченного, растерянного сироты-домишки. Во сне я блуждаю по этим улочкам, отчаянно зову, срывая голос, до сбитых в кровь ног ищу... Кого? Мечась на постели в плену очередного кошмара, я точно знаю ответ на этот вопрос, порой даже вижу тонкий девичий силуэт, всполох тёмно-медных кос в окошке одного из домишек.
Напрягая остатки сил, я бегу к этому домику, хватаюсь за ручку двери, словно утопающий за протянутую ему верёвку, резко открываю дверь и... просыпаюсь. Ни разу за все эти годы мне не удалось увидеть лица этой таинственной девицы, я могу лишь предполагать, что это Вероника, моё рыжеволосое проклятие, пять лет назад исчезнувшая без следа. Я сердито встрепенулся в седле, гоня по-прежнему болезненные (и какой это болван сказал, что время лечит? Ни шиша оно не помогает!) воспоминания и поглубже натянул на голову капюшон. Не люблю дождь, особенно вот такой мелкий и занудный, способный промочить до костей, замораживающий тело и убивающий душу. Я опять сердито передёрнул плечами, снял с пояса флягу, задумчиво покачал её в руке. Во фляжке плескался забористый гномий самогон, одним глотком которого можно было запросто коня с копыт свалить. Зато и холод с мрачными мыслями это в прямом смысле слова сногсшибательное зелье прогоняло моментально. Конечно, пить перед службой не рекомендуется, но пусть уж лучше уцелевшие жители городка увидят выпившего инквизитора, чем задубевшего от холода. Тем более что от одного глотка я не захмелею и не потеряю живость и остроту мысли, да и к ведьме, учинившей злое дело, добрее не стану. Я открутил крышку, сделал небольшой глоток из фляги и на миг прикрыл глаза, чувствуя, как огненное зелье опалило рот, ожгло гортань и побежало по телу ручейками живительного пламени, истребляя хандру, мрачные мысли и никому давно уже не нужные воспоминания. Я осторожно втянул обожжённым ртом холодный влажный воздух, прислушался к себе, удовлетворённо кивнул и собирался завинтить крышку, как позади меня раздался вздох, какому и многовековые призраки позавидуют. Всё понятно, кто-то весьма наблюдательный и начисто лишённый совести заметил мой манёвр и теперь будет усиленно изображать бедного, несчастного сиротинку, умирающего от жажды, истощения и холода. Конечно, можно изобразить глухоту, но актёр из меня, признаться прямо, паршивый. Что поделать, потомственных инквизиторов не обучают плебейскому искусству лицедейства!
