Театр Духов: Весеннее Нашествие (СИ) - Ранжевский Алексей
— Доброго полудня! — вдруг заговорил Вергиен, в обычной, потакающей манере. Голос доносился снизу, с участка, и Челсия не видела его.
— Доброго, товарищ, — ответил второй голос, тоже снизу, с чёрствым, скучающим звучанием. Этот принадлежал часто мрачному другу её отца, жившему в их имении на мансардном этаже и выполнявшему охрану территории. Челсии он с детства представлялся чертом из страшных сказок, из-за огромного шрама на пол лица и отсутствия левого глаза, которое скрывалось тонированными очками. А ещё, из-за неприглядной шевелюры, но последнее в этом представлении играло роль незначительную. Девочка обрадела, что и он, идя где-то под домом, был ей не виден.
— Не задерживаю и не отвлекаю! — пролепетал Вергиен вскоре после паузы. —Работа и у вас, и у меня… — неловко бормотал он, выходя по гранитной дорожке и осматривая обширный газон. Челсия смотрела на него́, идущего под надзором высоких кипарисов к накрытому столу у летней кухни. Как и большинство управляющих, Вергиен носил короткие голубые кюлоты, белые чулки и блестящие голубые туфли. Его рубаху, цвета облучённого облака, покрывал салатовый жилет, изобилующий орнаментом чёрной лозы, который, в свою очередь, уместно сочетался с зачёсанными назад тёмными волосами носящего. Последним элементом униформы, привлёкшим Челсию, была золотая каффа на ухе в виде бегущей собаки. Аксессуар, свидетельствующий о принадлежности носящего к уважаемой дворянской прислуге. Бигль, чьей породы был символ, гнался на ухе Вергиена за своим хвостом, служившим закрепляющей дужкой. Сделав ещё пару чётких клацнувших шагов по плиточной площадке, на которой стояла бесстенная кухня, Вергиен скрылся под кухонной кровлей, закрывавшей внутренность постройки оранжевыми и синими черепицами. Спустя минутку, управляющий вновь вышел. В его руках появились две плетёных корзинки со свежеиспечёнными эклерами, сложенными на малых полотнах. Вергиен мерно поставил корзинки на стол. Приподнял свой услужливый взор на террасу, случайно встретившись со взглядом сидевшей на поручне Челсии. Оба столкнулись неожиданно.
Одвик Вергиен скромно улыбнулся тонкими поджатыми губами. Приветственно поклонился. Он всегда привлекал Челсию своей нескончаемой любезностью. И если отец с матерью, бывало, привносили ругань в их домашнее общение, Одвик, нужным словом и улыбкой, как правило, быстро заглаживал остатки возникавших распрей. Но как низок и недалёк, даже со всеми положительными чертами, казался он Челсии, в сравнении с обожаемым отцом. Скучная форма волос Одвика, когда она смотрела на него, вытеснялась в мыслях девочки бритой головой отца. Его высокий рост, крепость объятий, стальная уверенность во взгляде и речи, редко способной терпеть возражения — всё это предопределяло высоту позиции, занимаемой отцом в восприятии Челсии мужчин. Даже лицо тридцатилетнего управляющего, без морщин и местами кажущееся красивым, не решало ничего. «Как прекрасно, что отче мне – Кордис, а не Одвик», — довольствовалась девочка, помахивая ладошкой Вергиену.
Что-то необычайно умиляющее привиделось Одвику в облике дочери его господина. Не часто он смел смотреть в лица господских детей столь продолжительно. «А ведь Челсия обещает перенять все лучшие черты своих отца и матери» — подумал управляющий, только в мыслях отважившись произнести имя будущей госпожи без должного обращения. Он поклонился, укоряя себя за этот неизвестный никому проступок. Распрямившись, Вергиен вновь взглянул на высоко сидящую на поручне ограждения Челсию, приветственно машущую ручкой. В Челсии, он, как и все взрослые, видел утончённость, свойственную далеко не каждому дитю её возраста, а поэтому приятно умилялся, глядя на неё. Он подумал о своей невесте, Оленн, готовившей на летней кухне завтрак господам. Представил их возможного ребёнка (девочку) и в кратковременном безумии пожелал, чтобы она стала такою же прелестною дворянкой, как и Челсия, а не ещё одной почётной слугой. Быстро отбросив эту мысль, он вернулся помогать Оленн.
«... она не заслуживает... ты права, она недостойна... моя милая! Челси...»
Челсия неосторожно зевнула и вся зелёная усадьба, с кипарисами и газоном, уходящим Вергиеном и летней кухней с разноцветной крышей, закружилась в её сонной голове. Почувствовав опасность свалиться, она удержалась за дерево поручня, и сердце её забилось быстрее. *****. Челсия мысленно сказала слово из пяти букв, и всего одного, но ярчайшего слога. «Откуда я знаю это слово?» — Девочка не вспомнила. Но было в её мыслях кое-что ещё. Челсия чувствовала. Она как будто услышала чей-то женский голос. Приглушённый и холодный, шепчущий, как издалека, и прямо ей на ухо. Однако, кроме матери и служанки, кто ещё мог быть возле неё?
— Иди-ка вниз, — приказала мама, подойдя и взяв на руки неосторожную дочку. Развернувшись, с Челсией на руках, от ограждения, Сия отпустила девочку. Челсия побежала в дом.
— Похоже, наш обед. Или завтрак, — сказал супруге Кордис, подойдя к ограждению и увидев внизу стол с богатством сладких и солёных лакомств.
— Челсия, спускайся отобедать! — прокричала ей вдогонку Сия.
Всё светловолосое семейство, постепенно, собралось у источавшего аппетитный аромат стола, на площадке под открытым небом.
Семейные волнения. Акт второй
Имение знатной фамилии Фэстхорс вновь наполнилось жизнью, когда все обитатели дома (а особенно те, что предпочли поспать до обеда), распрощались с кроватями и приводились в порядок, оптимальный для бодрствования. Челсия сплетала у туалетного столика матери тончайшие косички, чтобы красоваться ими у всех на виду. Ричард избавлял себя от того, что называл «ужасом незрелой щетины», попутно полоская лицо холодной водой и недоумевая, как мог он проспать утро приезда отца. Подвальный воздух мастерской тормошил его тело и нагонял страх за предстоящую встречу. Старейший представитель их рода, а именно – Барсонт, семидесяти лет, страдавший в уборной, проклинал в это время шоколадные кексы, которыми неосторожно поужинал. Сладости никак не хотели оставить его, и изводили желудок. «Ну на кой хер ты их жрал?!» — изнемогая орал он, у всех на слуху. Ближние уже свыклись с привычкой старика неприлично выражать свои чувства, однако сын Барсонта – Кордис, свыкнуться не мог. И только память о былых заслугах отца не позволяла ему делать замечаний. Так развивался их день, стремившийся к трапезе.
Один за другим выходили они из дому во двор, садясь за округлый обеденный стол. Опаздывал Ричард. Кордис занял своё место, сев спиной к высоким и густым кипарисам. К бордовым кальсонам и тканевой обуви (которая сидела на ступнях с особенной лёгкостью, после сапог) мужчина надел тёмно-синюю рубашку, из того же перламутрового бархата, что и кальсоны. Теперь, его руки, тянувшиеся к хлебу и сырному маслу у правой тарелки, сопровождались объёмными рукавами на тесёмных подвязках, а грудь рассекала шедшая по вороту золотая шнуровка. Похожие детали имелись и на форменных рубахах смотрителей, орден которых возглавлял Кордис. По правую руку мужчины за стол присела его женщина. По левую – Челсия. Барсонт, с нескрываемым смущением, сел через место от Сии, уже готовый вновь испытать своё чрево, судя по голодному взгляду. «Крики мужицких страданий тебе удались, с не подделанной схожестью». — Хотел сказать ему сын, но тут он отвлёкся.
— Вергиен! — резко и строго позвал его Кордис, оглядывая членов семьи и не находя Ричарда. — А где мой художник? Ты не знаешь, он ещё спит?
— Никак нет, господин, — отвечал тот. — Только что достойнейший наследник изволил принадлежности для рисования, то есть, для умывания, и таз с холодной водой, — пояснил Вергиен.
Кордис потёр веки и слышно вздохнул. Сглотнул привкус выкуренных ласок и заметил Сию, чуть ему улыбающуюся. Улыбка супруги как будто уверяла: «Нет нужды злиться по мелочам. Какой хороший день. Для чего же портить его?» Кордис ясно знал, для чего. Он готовился перевести непринуждённую беседу за обедом в серьёзный разговор, касавшийся дальнейшей жизни Ричарда. Но сын, конечно, чувствовал всю важность назревающей беседы и, видимо, пытался избегать её. «Это... не лучшее начало», — Подумал Кордис.
