Дэвид Эддингс - В поисках камня
— Что это? — спросил Гарион.
— Прибор, который я сделал, пытаясь понять причину гор.
— Причину?..
— У всего есть своя причина. — Волк поднял прибор. — Вот погляди… — Он оборвал фразу и поставил прибор на стол. — Слишком сложно объяснять. Кроме того, я не уверен, что вспомню, как он работал. Я не трогал его с тех пор, как в Долину пришел Белзидар. Тогда мне пришлось оставить свои исследования и заняться его обучением. — Старик посмотрел на пыль и беспорядок. — Бесполезно, — сказал он. — В конце концов пыль попросту осядет снова.
— До прихода Белзидара ты жил здесь один?
— Здесь был мой повелитель. Вон там его башня. — Волк указал в северное окно на высокое, стройное каменное строение примерно в миле от них.
— Он и впрямь находился здесь? — спросил Гарион. — Я хочу сказать, не только его дух?
— Да Он действительно обитал здесь. Это было до того, как боги ушли.
— Ты всегда жил здесь?
— Нет. Я пришел сюда, ища, чего бы украсть; впрочем, я думаю, это не совсем так. Мне было тогда примерно столько же лет, сколько тебе сейчас, и я умирал.
— Умирал? — удивился Гарион.
— Замерзал до смерти. За год до того я после смерти матери ушел из родной деревни и первую зиму провел в шатрах безбожников. Они были тогда уже очень стары.
— Безбожников?
— Алгосов — вернее, тех, кто не пошел за Горимом на Пролгу. Дети у них больше не рождались, и меня они приняли с радостью. Языка их я тогда не понимал, их неумеренная нежность меня раздражала, поэтому весной я убежал. В начале следующей зимы я собрался назад, но недалеко отсюда меня застигла метель. Я лег у подножия башни моего повелителя и собрался умирать — тогда я не знал, что это башня. Так мело, что она показалась мне просто грудой камней. Насколько помню, я тогда очень себя жалел.
— Воображаю. — Гарион вздрогнул, представив себе одиночество и близость смерти.
— Я скулил, и звук этот потревожил моего повелителя. Он впустил меня скорее, желая утихомирить, чем по какой-либо иной причине. Как только я оказался внутри, я стал искать, что бы мне стащить.
— А он вместо того сделал тебя чародеем?
— Нет. Он сделал меня слугой — рабом. Я отработал на него пять лет, прежде чем узнал, кто он такой. Кажется, временами я ненавидел его, но исполнял его приказания — почему, не знаю. Последней каплей было, когда он приказал мне отодвинуть с его дороги большой камень. Я выбивался из сил, но сдвинуть не мог. Наконец я достаточно разозлился, чтобы сдвинуть его разумом, а не руками. Этого повелитель, конечно, и ждал. После того дела у нас пошли лучше. Он изменил мое имя — Гарат — на Белгарат и сделал меня своим учеником.
— И последователем?
— Это произошло несколько позже. Мне еще многому пришлось научиться. Впервые он назвал меня своим последователем, когда я пытался понять, почему некоторые звезды падают, — а сам он тогда работал над круглым серым камнем, который подобрал на берегу реки.
— А причину ты понял? То есть почему звезды падают?
— Да. Это совсем не сложно. Тут все дело в равновесии. Мир, чтобы вращаться, должен иметь некий определенный вес. Когда вращение замедляется, падают несколько звезд. Их веса оказывается достаточно.
— Никогда об этом не думал.
— Я тоже — до определенной поры.
— Камень, который ты упомянул. Это был…
— Око, — подтвердил Волк. — Пока повелитель его не коснулся, он оставался самым обычным камнем. Как бы там ни было, я познал тайну мировой воли — в конце концов, не такая уж это и тайна, — или я тебе уже это говорил?
— Кажется, да.
— Наверное. Я иногда повторяюсь. — Старик взял в руки пергаментный свиток, посмотрел на него, потом положил на место. — Сколько всего начато и не закончено. — Он вздохнул.
— Дедушка?
— Да, Гарион?
— Это… то, что в нас… как много с его помощью можно сделать?
— Все зависит от твоего разума, Гарион. Более сложный разум способен совершать более сложные действия.
Совершенно очевидно, что сила эта не в состоянии сделать то, чего не может вообразить направляющий её разум. Потому мы и стараемся познать больше — чтобы расширить возможности своего разума и полнее использовать нашу силу.
— Разум у каждого свой, не такой, как у других. — Гарион с трудом пытался что-то осмыслить.
— Да.
— Не означает ли это, что наша… то, что у нас есть, — он избегал слова «сила», — тоже у каждого разная. Иногда ты что-то делаешь сам, а иногда поручаешь тете Пол.
Волк кивнул.
— В каждом из нас это разное. Кое-что можем мы все. Например, все мы можем двигать предметы.
— Тетя Пол называет это теле… — Гарион замялся, позабыв слово.
— Телепортация, — закончил Волк. — Перемещение чего-либо в пространстве. Это самое простое — и обычно все делают это первым. И шума от него больше всего.
— Об этом она мне говорила. — Гарион вспомнил раба, которого вытащил из реки в Стисс Торе, — раба, который потом умер.
— Полгара может делать то, чего не могу я, — продолжал Волк. — Не потому, что она сильнее меня, но потому, что мыслит иначе. Мы не знаем в точности, что именно может каждый из нас, поскольку не знаем, как работает наш мозг. Ты с легкостью делаешь то, на что я не посмел бы и замахнуться. Может быть, оттого, что не сознаешь, насколько это сложно.
— Я не понимаю, о чем ты.
Старик пристально посмотрел на него.
— Может быть, ты и впрямь не понимаешь. Помнишь сумасшедшего монаха, который напал на тебя в деревне на севере Толнедры, вскоре после того, как мы выехали из Арендии?
Гарион кивнул.
— Ты исцелил его от безумия. Это означает, что в момент исцеления ты должен был до конца понять природу его болезни. Это исключительно трудно, а ты сделал это, даже не задумываясь. И потом, конечно, жеребенок.
Гарион взглянул в окно на малыша, резвившегося на лугу рядом с башней.
— Жеребенок был мертв, но ты заставил его дышать. Чтобы сделать это, надо понять природу смерти.
— Это была стена, — объяснил Гарион. — Я всего лишь прошел сквозь неё.
— Значит, дело в другом. Видимо, ты способен зрительно представлять очень сложные понятия в виде очень простых образов. Это редкий дар, но в нем заключены некоторые опасности, о которых тебе не мешало бы узнать.
— Опасности? Какие именно?
— Не упрощай чересчур. Вот пример: если человек мертв, значит, на то есть причина — скажем, в груди у него торчит меч. Если ты вернешь его к жизни, он немедленно снова умрет. Как я уже говорил, мочь что-либо — еще не повод это делать.
Гарион вздохнул.
— Боюсь, у меня уйдет на это слишком много времени. Я должен научиться владеть собой, должен узнать, чего делать не могу, чтобы не убить себя в попытке совершить невозможное, узнать, что я могу и что из этого мне следует делать Лучше бы этих способностей у меня не было.
