Нил Аду - Старгородские Тайны
– Так ведь князь-то у нас другой теперь! – перебил я старосту.
Долгий рассказ совсем усыпил меня, так что я о своём положении незавидном позабыть успел. До того увлёкся, чудные лешачьи слова на обычный лад переиначивая, что не заметил даже, как руки, меня под микитки удерживающие, хватку ослабили. И лишь когда лешак по ошибке имя прежнего князя назвал, начал я от дремоты пробуждаться. Вспомнил, и что в плену нахожусь, и что обычаи местные нарушил. Но движений резких делать не стал. Пусть сторожа мои совсем размякнут. А я пока узнаю, что со мной лешачий староста делать собирается.
– Как – дргой? – удивился тот. – Почму, ёшь твою вошь, дргой?
– Да уж третий год пошёл, как старого Глеба князь Владимир сменил. Тот, что раньше сыскным ведомством заправлял.
– Ну, эт мне всё едино, кем ён был! – хмыкнул лешак. – У них ить как, кто не брат, т сват. А чо за чловек твой Владим?
– Откуда ж мне знать?! – честно признался я. – Люди говорят, новый князь за простой народ радеет. Боярам спесивым спуску не даёт, порядок в земле Лукоморской наводит.
– Эвн как! – лешак в затылке почесал и надолго задумался.
Ну, давай уж, решай чего-нибудь! Сколько можно пугалом здесь стоять! Хоть бы накормить догадались, прежде чем допрос учинять.
– Знаш чо, паря, – проскрипел он, наконец, – мы тя сперва накзать хтели. Дк виш, ёнть, как всё прменилсь! Отыщи к ты в горде Рдимку твово, рог ёму меж ног, и кажи, штоб грамоту наш новму князю предал, ответ дождалсь, а птом домой возврщалсь. Тода и Рдимке, пыж ёму туды ж, и те прощень будт.
И всего то? Просто в город сходить? Да я бы с радостью, только нельзя мне там показываться! Вмиг схватят прислужники воеводовы! А уж что они потом со мной сделают, я даже думать не хочу.
– А если я откажусь?
– Дк, была б охота, найдём и енота, – весело ответил лешак. – Псидишь денёк-дргой в ямь, враз сгласишсь.
Понятно, и так – не ладно, и по-иному – худо. Только уж лучше у лешаков в норе земляной прохлаждаться, чем на дыбе у воеводы висеть!
– А коли я соглашусь, а сам, как Радим тот, передумаю? Что делать станете?
– Нет, мил чек, не предумашь! – всё так же беззаботно отозвался староста. – Лешки тож два раз в один капкан не попадат. Знам мы вас! Назвалсь груздём, штоб не прибиль гвоздём. Не получиц! Мы те оберег на шею пвесим, котор клятву нарушть не даёт. Пойдёшь, как милеьнк!
Вот теперь всё ясно стало! Заставят меня лешаки поклясться, что я поручение их выполню. А потом ещё и наговор наложат, чтобы от слова своего отпереться не смог. Нет уж, ребята! Сам я голову свою в петлю совать не стану. И другим распоряжаться ею не позволю. Хоть и не велика надежда от лешаков в их родном лесу скрыться, а попробовать придётся. Нет у меня другого выхода! Была – не была, выручай меня, Хозяин лесной!
– Согласен, быть по сему! – с притворной решимостью крикнул я и рукой махнул, будто бы шапку оземь бросаю.
Сторожа поневоле руки мои отпустили, позволяя мне досаду таким образом излить. Совестно им, видать, стало, что человека принудили.
А мне только того и надобно! Ужом меж ними прошмыгнув, я в сторону холма кинулся. Там лешаков меньше всего было. И никто из них помешать мне не успел. Одного подростка я с ног сбил, кучка малышей сама разбежалась. Путь вокруг холма свободен. Лишь бы ноги не подвели, да воздуху для дыхания хватило!
Ох, как я припустил! Как стрела, или скорее, как молния, потому что дорога моя между деревьями петляла и изгибалась постоянно. Я думал, что утром бежал очень быстро. Может быть, так оно и было. Но сейчас я летел стремительно, словно внезапный порыв ветра. И так же быстро угас. Ну, не может человек, не спавши, не евши, целый день носиться, как ошпаренный! Холм я обогнул и ещё полверсты одолел. Но затем нога моя за предательский корень зацепилась, и я прямо личиком белым в мягкий, влажный мох зарылся. А тем временем ко мне со всех сторон озлобившиеся лешаки подбирались.
Мокошь – мать пресветлая! Что ж у меня за день сегодня такой?! Всё-то я куда-то бегу, все-то меня изловить пытаются. А с этими косноязыкими я уж во второй раз в догонялки играю. Как бы не в последний! Эх, никогда я до кулачного боя охотником не был, но нынче, видать, без того не отвертишься. Я с земли поднялся, рукава у рубахи засучил и крикнул, надеюсь, что грозно:
– А ну, подходи, у кого голова крепкая!
Не то чтобы я и впрямь запугать их рассчитывал, скорее, себе хотел смелости добавить. И ведь, что удивительно – остановились лешаки. Сперва растерянно, а после и вовсе с ужасом в мою сторону поглядели, да как вдруг бросятся врассыпную, вопя ещё громче обыкновенного.
Чем же это я их так напугал? Догнать, да спросить? Нет уж, увольте. Сил на то у меня уже не осталось. Сердце стучит так, что крики лешачьи заглушает. То они там кричат то? Поди пойми их, словоедов! Только и разобрал два слова: "хозяин лесной". Вот те на! Это я что ли? Получается так, больше ведь вокруг нет никого. Или всё-таки есть?
Я оглянулся и сам от испуга на землю сел. В пяти шагах от меня огромный, вдвое больше обычного, медведь стоял. Страшный, лохматый. Точь-в-точь, как в тех страшилках, что у нас дома в ночь на Корочун рассказывать любили. Стоял и глазищами своими чёрными нехорошо этак на меня посматривал.
Матушка моя! Для того ль ты меня на белый свет родила, чтоб с диким зверем силой мериться?! Бежать надо, опять бежать, ещё шибче прежнего. Ан не могу. Руки-ноги от потрясения у меня поотнялись, голос пропал и мысли все разбежалися. Только одна, самая невесёлая осталась: "Эх, пропадай моя буйна головушка! Примите, не обидьте Емельку предки в Вырии светлом!" Я весь в комочек сжался, в мох поглубже зарылся и оттуда на зверя лютого с робкой надеждой смотрел. Может, не станет медведь меня драть, побрезгует?
А с ним и вправду что-то неладное творилось. Затрясся бурый, зарычал обиженно и набок завалился. Что за чудеса? Али боги надо мной сжалились и медведя хворью внезапной поразили? Э, нет, тут не в болезни дело, тут волховством попахивает. Гляжу, а зверь и не бурый уже. Вся шерсть с него исчезла куда-то, лапы удлинились, а голова, наоборот, уменьшилась.
И тут на меня озарение снизошло. Хорс – владыка ночной! Да он же оборачивается! На моих глазах медведь в человека превращается. Много я рассказов про то удивительных слышал, а воочию наблюдать впервой довелось. И не приведи Дажьбог ещё раз увидеть! Самому оборотню мучение, а и смотреть на него – радости мало. Так и лежали мы друг подле дружки – зверочеловек беспомощный, в судорогах бьющийся, и я, от испуга окаменевший.
А потом, не знаю уж, как такое и случилось, а только свет в глазах моих померк вдруг. Стыдно признаться, но уж что было, то было. Обморок со мной случился, словно с барышней какой кисейной. Может, от голода это, или оттого, что воздуха не хватило. Но сознание я на мгновение потерял.
