Гай Гэвриел Кей - Песнь для Арбонны
Она знает, что в Арбонне сейчас теплее, теплее и благодатнее и с неба льется гораздо более благосклонный свет. В управляемой женщиной Арбонне, с ее Двором Любви, с ее обширными, богатыми, залитыми благословенным солнцем землями, ее защищенными, гостеприимными гаванями на южном море и ересью богини Риан, которая правит наравне с богом, а не скорчилась с девичьей покорностью под его железной дланью.
— Нам еще о многом надо будет поговорить, — продолжает Гальберт де Гарсенк, — прежде чем лето окончательно накатится на нас, и вам, мой повелитель, по праву предстоит принять все решения, которые должны быть приняты, и великое их бремя. — Он возвышает голос; Розала не отворачивается от окна. Она знает, что он собирается сказать, куда он ведет короля, их всех. — Но как верховный старейшина Коранноса на самой древней, святой земле, где родился бог, я вот что скажу вам, мой повелитель, и всем, собравшимся здесь. Теперь нам не надо топором и мечом защищать наши границы и наши поля от Валенсы. Гордость и мощь нашей страны в царствование короля Адемара возросли как никогда за всю нашу долгую историю, и нам все еще принадлежит, как и прежде, ведущая роль в вопросах религии во всех шести странах, где властвует наш бог. В этих залах присутствуют потомки первых коранов — самых первых братьев бога, которые когда-либо шагали по горам и долинам известной части света. И возможно — если вы, мой повелитель, решите сделать, чтобы это было так, — нам выпадет осуществить карающую миссию, достойную наших великих отцов. Достойную того, чтобы величайшие барды своими песнями прославили могучих героев своих дней.
«О, это умно, — думает Розала. — О, очень ловко сделано, мой господин». Глаза ее прикованы к виду за окном, к волнам тумана, набегающим на луны. Ей хочется оказаться там, в одиночестве, на коне, даже под дождем, даже с ребенком, зреющим в ее утробе, подальше от этого дымного зала, этих голосов, вражды и злобных планов, подальше от этих сладких, как мед, манипуляций верховного старейшины, стоящего у нее за спиной.
— Там, на юге, за горами, насмехаются над Коранносом, — продолжает Гальберт, и в его голосе звучит страсть. — Они живут под ярким солнцем бога, которое является его самым щедрым даром людям, и насмехаются над его высшей властью. Они унижают его храмами, возведенными в честь женщины, грязной богини полуночи, колдовских заклинаний и кровавых обрядов. Они калечат и ранят нашего возлюбленного Коранноса своей ересью. Они лишают его мужественности, или так им кажется. — Его голос снова понижается, становится интимным, приобретает оттенки другого вида власти. Розала чувствует, что все в зале теперь за него, как заколдованные; даже стоящая рядом с ней женщина слегка наклонилась вперед, приоткрыв рот в ожидании. — Так им кажется, — тихо повторяет Гальберт де Гарсенк. — В свое время, в наше время, если мы этого достойны, они поймут свое безумие, свое бесконечное, вечное безумие, и над святым Коранносом больше никогда не будут насмехаться на землях реки Арбонны.
Он не заканчивает на призывной ноте; время еще не пришло. Это всего лишь первое заявление, начало, приглушенный звук инструмента среди дымящих очагов во время поздней, холодной весны, с косыми струями дождя за окнами и туманом на болотах.
— Мы удаляемся, — в конце концов говорит король Гораута своим высоким голосом, нарушив молчание. — Мы хотим посоветоваться наедине с нашим старейшиной. — Он встает с трона, высокий, красивый, физически привлекательный человек, и его придворные склоняются перед ним, словно колосья под ветром.
«Это ведь так ясно, — думает Розала, снова поднимаясь, — так ясно, что должно произойти».
— Скажи мне, дорогая, — шепчет Адель де Сауван, материализуясь рядом с ней, — не было ли в последнее время каких-либо вестей от твоего много путешествующего зятя?
Розала замирает. Ошибка, и она это сразу же понимает. Она заставляет себя улыбнуться, но Адель умеет застать человека врасплох.
— Боюсь, в последнее время — никаких, — спокойно отвечает она. — Были сведения о том, что он еще в Портецце, но с тех прошло уже несколько месяцев. Он не часто дает о себе знать. Если даст, я не премину удовлетворить твой глубокий интерес.
Слабый выстрел, и Адель лишь улыбается, сверкая своими темными глазами.
— Да, пожалуйста, — отвечает она. — Я полагаю, любая женщина должна испытывать к нему интерес. Такой выдающийся мужчина, этот Блэз, он не уступает и даже может быть соперником своему великому отцу, как мне иногда кажется. — Она делает паузу точно рассчитанной продолжительности. — Но, разумеется, не твоему дорогому супругу. — Она произносит это с самым приветливым выражением на лице, какое только можно себе вообразить.
В этот момент к ним подходят две женщины, к счастью, освобождая Розалу от необходимости придумывать ответ. Она выжидает столько, сколько требуют правила вежливости, а затем отходит от окна. Ей внезапно становится холодно и очень хочется уйти. Но она не может этого сделать без Ранальда, а она видит, на короткое мгновение ощутив отчаяние, что он снова наполнил свой кувшин, а его кости и кошелек лежат перед ним на столе.
Розала переходит к ближайшему очагу и становится спиной к огню. Мысленно возвращается к короткому, тревожному разговору с Аделью. Она невольно спрашивает себя, что может быть известно этой женщине, если ей вообще что-то известно. Это всего лишь злоба, в конце концов решает она, всего лишь бездумная, легкомысленная злоба, которая отличала Адель де Сауван еще до того, как ее муж погиб вместе с королем Дуергаром у Иерсенского моста. Инстинктивная жажда крови, что-то хищное.
В памяти Розалы внезапно возникает неожиданное видение, внушающее ужас: голодные кошки и истерзанный, умирающий пес. Она вздрагивает. Ее руки невольно поднимаются к животу, словно желая обнять и защитить от поджидающего мира жизнь, которая зреет внутри нее.
Свет — вещь удивительная: солнце на темно-голубом небе все особенным образом выделяет, придает каждому дереву, летящей птице, бегущей лисице, каждой былинке необычайную яркость и четкость. Все кажется чем-то большим, чем было прежде, более резким, ярче очерченным. Предвечерний ветерок с запада смягчил дневную жару, даже его шум в листве освежает. Но это, если вдуматься, смешно: шум ветра совершенно одинаков в Горауте и в Гётцланде, и здесь, в Арбонне; просто в этой стране было нечто такое, что способствовало подобной игре воображения.
Трубадур, думал Блэз, пока ехал верхом под лучами вечернего солнца, уже бы сейчас запел, или сочинял песню, или обдумывал какую-нибудь непонятную мысль, основанную на символическом языке цветов. Цветов, разумеется, здесь хватает. Трубадур, конечно, знает все их названия. А Блэз не знал, отчасти потому, что здесь, в Арбонне, росло такое множество полевых цветов необычайной окраски, каких он никогда раньше не видел даже на прославленных просторных равнинах между городами Портеццы.
![Алексей Рюриков - 10 июня 1941 года [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
