Павел Комарницкий - Дева дождя
– Мой господин, но кто повезёт груз? – указал на тележку глиняный голем-конвоир, звеня освободившейся цепью.
– А вот этот! – железный истукан ткнул рукой в бывшего сержанта.
И вот Алексей с натугой, как рикша, тянет за собой тележку с проклятой железиной, ведомый на цепи, точно собака, фаянсовым истуканом. Избитые ляжки отзывались ноющей болью на каждый шаг. Ведь эту деталь можно было отправить на местном подобии электрокара, с вечным двигателем, мелькнула мысль… Горчаков усмехнулся – можно, да не нужно. Он давно уже заметил – здесь, в Скривнусе, при любой возможности старались заменить машины ручным трудом узников.
Собрат глиняшки-конвоира со скрежетом откатил ворота, сваренные из рифлёного железа, и впервые за всё время заключения Алексей оказался под открытым небом. Пусть серым, пусть беспросветным, но небом! Он даже голову задрал, чуть улыбаясь…
– Смотреть вниз, под ноги! – ожёг его удар дубинки.
Под ногами был серый бетон. Серый, как небо… Серый, как весь этот беспросветный мир. Тело пробрало холодом – на улице заметно подмораживало. Бывает ли здесь снег?..
Господи! Есть ли выход отсюда?!
Алексей криво усмехнулся. Есть. Вниз, в Ладреф, как его назвал "мокрушник" Жека. И далее по лесенке…
А вверх?
Подумать только – где-то здесь, вот прямо здесь, расположен живой, светлый и тёплый мир, населённый живыми людьми. Недостижимый, как отражение в воде…
Или всё-таки достижимый? Можно ли перейти Грань назад?
Идти пришлось недалеко. Рифлёные ворота, точно такие же, какие он только что миновал, со скрежетом отошли в сторону, освобождая вход в местное отделение ада.
– Пошёл! – конвоир дёрнул цепь, едва не оторвав ошейником голову подконвойному. Горчаков уже заметил, какой нечеловеческой силой обладают местные твари. Вот интересно, а если ломом… расколется?
В этом цехе работали женщины. Такие же голые, в таких же точно нелепых резиновых фартуках и сапогах, грубых брезентовых рукавицах. Все женщины были коротко подстрижены, как после тифа. Некоторые из них кидали на Алексея короткие взгляды, но тут же отводили глаза – поскольку всё внимание, очевидно, поглощала работа.
И только спустя несколько секунд Горчаков уловил, чем именно были заняты местные труженицы. Женщина средних лет, которая в других условиях – вечернем платье, причёске и косметике – была бы, очевидно, вполне красивой, сосредоточенно засунула пружину, точно такую же, какие изготовлял Алексей, в станок. Машина загудела, лязгнула и выкинула в приёмную корзину распрямлённый пруток. Вот как… Вот так, значит…
– Здесь ставь! – новый рывок цепи прервал размышления.
Закатив тележку с грузом на указанное место, Горчаков хотел было распрямиться, перевести дух, однако глиняный конвоир ему этого не позволил – подвёл к какому-то заброшенному механизму и навертел цепь на скобу, закрепив таким образом, что узник оказался в полусогнутом положении, причём видеть мог в основном ржавую станину. Стоять в такой позе оказалось возможным лишь уперев руки в колени и оттопырив зад, свежеисполосованный дубинкой железного голема.
– Стоять здесь! Ждать!
Где-то в глубине цеха послышались характерные звуки ударов, вскрики и женское рыдание. Алесей сцепил зубы. Проклятый мир…
Ждать пришлось буквально пару минут. Восемь узниц, приведённых местным глиняшкой, просунули стальную трубу в рымболт, видневшийся на детали, и тяжело, с натугой понесли груз. Никто из них даже не взглянул на мужчину, согнутого в крайне унизительной позе и со следами побоев на заднице. Алексей догадывался, почему. Очевидно, бедняжки уже доходили. Скоро гаввах… со списанием… проклятый, проклятый мир!!!
Мысли метались, как в клетке. Вот как… вот такое тут "производство", стало быть… Если до сегодняшнего дня Алексей всё-таки полагал, что его проклятые пружины идут в какие-то неведомые адские машины, то теперь сомнения развеялись. Весь этот "труд" – бутафория. И эта вот деталь, очевидно, тоже имеет целью всего лишь заставить женщин таскать непосильную тяжесть, что-то вроде гири. Сизиф из древней сказки катал камень на гору… а тут, стало быть, процесс технически усовершенствован… разделение труда – одни пружины навивают, другие развивают. Все при деле.
– Пойдём, – вернувшийся конвоир-глиняшка отвязал узника, обвил себе цепь вокруг пояса, и спустя минуту Горчаков покатил пустую тележку в обратный путь.
Обратно фаянсовый истукан двигался медленнее, и если бы речь шла о человеке, Алексей поклялся бы, что он явно над чем-то размышляет. Или что-то замышляет, так вернее…
В узком проезде, зажатом с двух сторон грязными стенами, конвоир остановился, словно решившись. Обернулся к подконвойному.
– Брось телегу.
– Что? – Алексей опешил.
Глиняное чудовище без дальнейших разговоров скрутило узника, и через пару секунд Алексей оказался в том же положении, что и полчаса назад, когда железный голем занимался его воспитанием – голова зажата между ног нежити.
– Маленький гаввах, – в безликом голосе истукана явно прослеживалось удовлетворение. – Проси прощения. У меня.
Удар! Начавшее было отходить тело взорвалось болью.
– Проси пощады.
Удар!
– Повторяй: "О мой господин, прости! Мой господин, пощади!"
– Сволочь глиняная… – прохрипел Алексей.
Удар! Удар! Удар!
– Проси! Ну!
– Чтоб ты рассыпался… в пыль… в небытие…
Удар! Удар! Удар!
– Ноги раздвинь!
– Да пошёл ты… нежить поганая…
Удар! Удар! Удар!
– Я буду бить тебя, пока не скажешь, что велено…
– Погань…
Удар! Удар! Удар!
– … Или не сдохнешь.
– Давай! – взорвался бывший сержант. – Давай, глина сушёная! Я, б…дь, душманов не боялся, тебя ли, безмозглую тварь, испугаюсь! Грязь засохшая!
Удар! Удар! Удар!
– Повторяй…
– Грязь! Ты – засохшая грязь!
Удар! Удар! Удар!
Видимо, для эфирного тела тоже есть некий предел. В глазах у Горчакова всё поплыло, и он провалился в чёрный, бездонный колодец.
Глава 8
Марина вертела головой так, что едва не слетал шлем. Да Москва ли это? Нет, никогда Москва не была такой красивой и нарядной…
