Гарри Тёртлдав - Крисп Видесский
Священник был среднего роста и средних лет, с загорелой лысиной и косматой седеющей бородой. Под глазами целителя болтались синюшные мешки — цена, которую священник платил за свой дар.
— Ваше… — начал он, зевнул и начал снова:
— Простите, ваше величество. Думаю, что он поправится, ваше величество. Мы дошли наконец до той стадии, на которой можем лечить саму рану.
— Его привезли еще вчера, — сказал Крисп. — Почему вы прежде ничего не делали?
— Мы совершили очень многое, — сдержанно ответил Дамас. — Мы многого добились, работая совместно с чародеями других направлений, ибо на рану были наложены чары, подобных которым я не встречал, и благого бога молю не встречать более никогда: чары, противодействующие исцелению. Чтобы обнаружить и снять это заклятье, нам и потребовалось столько времени.
— Заклятье против исцеления? — Криспу стало дурно от одной мысли о подобной гнусности, худшей, чем любая пытка, которой Арваш мог подвергнуть Яковизия. — Да кому такая мерзость могла в голову прийти?
— Не нам, ваше величество, и слишком долго, — ответил Дамас. — И даже когда мы поняли, с чем имеем дело, нам пришлось потрудиться, чтобы превозмочь силу чар. Тот, кто накладывал их, воспользовался силой крови самого несчастного, отчего снять заклятье было вдвойне сложней. По сути, это намеренное извращение нашего ритуала. — Несмотря на усталость, жрец напрягся от гнева.
— Но теперь вы готовы к исцелению? — осведомился Крисп и после ответного кивка сказал:
— Отведите меня к Яковизию. Я хочу видеть, как его… вылечат. — Чтобы Яковизий видел его, понял, какую вину ощущает Крисп, отправивший его в посольство, несмотря на недобрые предчувствия.
Когда Дамас распахнул дверь в палату Яковизия, Крисп охнул.
Прежде кругленький и франтоватый аристократ был худ, грязен и оборван. От мерзкой вони Крисп закашлялся; в комнате стоял не просто запах давно немытого тела, но куда худшая вонь, точно от гниющего мяса. Из уголка рта больного тек желтый гной.
Лихорадочно блестящие глаза Яковизия были широко раскрыты и пусты, взгляд скользнул мимо Криспа.
У постели мечущегося Яковизия сидел жрец-целитель, за спиной которого ждали четверо дюжих прислужников.
— Ты готов, Назарей? — спросил Дамас.
— Да, отец. — Взгляд Назарея на секунду задержался на Криспе.
Когда император не шелохнулся, целитель пожал плечами и кивнул прислужникам:
— Начали, парни.
Двое схватили Яковизия за руки, третий силой раскрыл страдальцу рот и пропихнул между зубами обмотанную тряпками палку. До сих пор Яковизий не обращал на окружающее внимания, но при первом же прикосновении к губам забился, точно одержимый, душераздирающе крича и булькая нечленораздельно.
— Несчастный, — прошептал Дамас Криспу. — Ему мерещится в бреду, что мы хотим калечить его снова.
Крисп сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.
Несмотря на сопротивление Яковизия, четвертый прислужник запихнул ему в рот железную распорку, наподобие той, которые коновалы вставляют в рот лошадям, чтобы осмотреть зубы. Назарей засунул руку в рот больного и, ощутив напряженный взгляд Криспа, пояснил:
— Для исцеления я должен прикасаться к самой ране.
Крисп хотел было ответить, но Назарей уже впал в целительский транс.
— Благословен будь, Фос, владыка благой и премудрый, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.
Раз за разом повторял жрец этот символ веры, подавляя сознание, сосредотачиваясь на предстоящем ему целительском труде.
Криспа всегда потрясала работа жрецов-целителей. Начало лечения он уловил, заметив, как напряглось тело Назарея. Яковизий продолжал стонать и метаться, но даже вспыхни он ярким пламенем — Назарей не заметил бы. Точно невидимая молния в душном воздухе, поток целительной силы устремился от жреца к больному.
Яковизий моментально обмяк. Крисп шагнул вперед, испугавшись, что сердце его бывшего хозяина не вынесло напряжения. Но Яковизий продолжал дышать, а Назарей — лечить: окажись что-нибудь не в порядке, жрец-целитель, несомненно, ощутил бы это.
Наконец Назарей отнял руку и вытер о рясу измаранные гноем пальцы. Прислужник вытащил изо рта Яковизия распорку. Тот уже пришел в себя. И прислужники отпустили его руки, когда он нетерпеливо дернулся.
Он низко поклонился жрецу-целителю, пробулькал что-то и, сообразив, что его не понимают, знаками потребовал письменных принадлежностей. Прислужник сбегал за вощеной табличкой и стилем. Яковизий нацарапал что-то и передал табличку Назарею.
— «Ну, что вы уставились?» — хриплым и медлительным от сокрушительной усталости, следующей за исцелением, голосом прочел Назарей. — «Отведите меня в баню — я воняю, как выгребная яма. И дайте поесть — всю кладовую на год вперед».
Крисп поневоле улыбнулся — Яковизий уже никогда не заговорит членораздельно, но его характер не изменился ничуть. Яковизий написал что-то еще и передал табличку Криспу.
«В следующий раз пошли кого другого».
Крисп, помрачнев, кивнул.
— Я знаю, что почести и золото не возместят тебе утраченного, Яковизий, но ты получишь все, что они могут дать.
«Да уж лучше бы так, — написал Яковизий. — Я это заслужил». Он ощупал внутренность рта, удивленно хмыкнул и опять поклонился Назарею. Нацарапав несколько строк на табличке, он вновь передал ее жрецу. «Святой отец, — прочел Назарей, — ране словно бы много лет. Только память еще свежа».
И за обычной хамоватой маской Яковизия Крисп увидал таящийся в глазах ужас.
Прислужник тронул Яковизия за плечо. Аристократ дернулся, скривился от злости на себя и милостиво кивнул слуге.
— Я только хотел сказать, превосходный господин, — произнес тот, — что готов проводить вас в баню. Это недалеко от Чародейской коллегии.
Яковизий вновь попытался заговорить, опять скривился и кивнул.
— Погоди, Яковизий, прошу, — остановил его Крисп, когда они собрались уходить. — Я хочу спросить тебя кое о чем.
Яковизий замер.
— Судя по твоим письмам, вы с Арвашем переплевывались ядом всю зиму. Что ты такого сказал, что он сотворил с тобой… это?
Аристократ снова вздрогнул, на сей раз — от пережитого ужаса.
Но все же склонился над табличкой. Закончив писать, он передал ее Криспу.
«Я и оскорблять-то его не хотел, вот в чем горе. Мы договорились о цене за год мира. Но договор надо скрепить клятвами. Арваш не хотел клясться ни по-кубратски, духами, ни ложными богами халогаев. «Ну так клянись Фосом», — бросил я ему. Уж лучше было предложить ему переспать с собственной матерью. «Это имя, громовым голосом вскричал он, — никогда более не слетит с моих губ, и с твоих — тоже». И тогда…»
