Мервин Пик - Одиночество Титуса
Мордлюк лежал, растянувшись, на низком диване и смотрел сквозь нижние стекла балконной двери четвертого этажа. Отсюда перед ним расстилалась ничем не заслоняемая вереница клеток, в которых дремало под бледным солнцем его зверье.
То была любимая комната Мордлюка и любимый вид. На полу рядком теснились бутылки и книги. Обезьянка сидела, завернувшись в лоскут ткани, на дальнем краю оттоманки и грустно таращилась на хозяина, который лишь несколько секунд назад пропел ей мрачную погребальную песнь собственного сочинения.
Внезапно обезьянка скакнула к его ногам и на странно бескостный манер замахала длинными ручонками взад-вперед – она услышала чьи-то шаги двумя этажами ниже.
Мордлюк приподнялся на локте, прислушался. В первый миг он ничего не услышал, но вскоре и сам различил шаги.
Наконец дверь приоткрылась, и голова старого бородатого слуги просунулась в щель.
– Так-так, – сказал Мордлюк. – Клянусь серым лыком дерева ксаднос, вид у вас, друг мой, великолепный. Никогда еще борода ваша не выглядела столь достоверно. Чего изволите?
– Там молодой человек, желающий увидеться с вами.
– Да ну? Какой пугающе низменный вкус. Это может быть только юный Титус.
– Да, это я, – сказал, вступая в комнату, Титус. – Могу я войти?
– Конечно, можешь, сладостный ребус. Не следует ли мне подняться на мои тряские ноги? Помилуй, в этом костюме, столь схожем с мигренью, в этом пестром галстуке и туфлях под стать ему, ты положительно внушаешь мне робость. Нет, правда, ты изящен, точно ивовый прут. Да еще и ножницы, вне всяких сомнений, поблистали над твоей головой.
– Можно присесть?
– Еще бы не можно, садись. Весь пол в твоем распоряжении. Ну-ка, ну-ка, – пробормотал Мордлюк обезьянке, запрыгнувшей ему на плечо, – поосторожнее с моими налитыми кровью глазами, малышка, они мне еще понадобятся. – И следом, обращаясь к Титусу: – Ну-с, так чего же ты хочешь?
– Поговорить, – ответил Титус.
– О чем, мальчик?
Титус поднял на него взгляд. Огромная грубая голова Мордлюка клонилась набок. Падающий из окна свет окружал ее подобием льдистого нимба. Отчужденная, мрачная голова напомнила Титусу хаотическую луну с ее впадинами и кратерами. Территорию кожи, камней и костей.
– Так о чем же, мальчик? – еще раз спросил Мордлюк.
– Прежде всего, о моих страхах, – сказал Титус. – Поверьте, сэр, мне он не понравился.
– Кто именно?
– Шар. Он преследовал меня, пока я его не разбил. А разбиваясь, он вздохнул. К тому же я забыл там мой кремень. А без него я заблужусь… заблужусь даже сильнее, чем прежде. Потому что мне нечем будет доказать, что существуют края, из которых я пришел, что у меня есть родная земля. Кремень – единственное мое доказательство, единственное. Он ничего не докажет кому бы то ни было, одному только мне. Теперь же у меня не осталось в руках ничего. Ничего, способного убедить меня, что все это не сон. Ничего, способного доказать мою подлинность. Доказать, что мы сейчас разговариваем здесь, в вашей комнате. Доказать, что у меня есть руки, есть голос. И шар! Разумный шар! Почему он гнался за мной? Чего хотел? Он шпионил? Что это – магия или наука? Поймут ли они, кто разбил его? Попытаются ли схватить меня?
– Выпей-ка бренди, – сказал Мордлюк.
Титус кивнул.
– Вы видели такие шары, господин Мордлюк? Что это?
– Просто игрушки, мальчик, просто игрушки. Они бывают простыми, как детский погремок, а бывают и сложными, как мозг человека. Игрушки, игрушки, игрушки, чтоб было с чем поиграть. А насчет того, который ты расколотил, номер ЛКЗ00572 АРГ 39 576 Аиж843К2532, если я правильно помню, я уже читал и о нем, и о том, что его считают почти разумным. Не вполне, но почти. Так, значит, вот что с тобой приключилось? Ты разрушил нечто до омерзения полезное. Поднял святотатственную руку на дух нашего времени. Раскокал самый что ни на есть наконечник прогресса. И, совершив это реакционное преступление, явился ко мне. Ко мне! Стало быть, пора поглядеть в окно. Осторожность не повредит. Эти шарики не из воздуха взялись. Где-то, в некоей задней комнате сидит юнец, дух которого трудится в первобытной тьме поврежденного, но обладающего мощностью в шестьдесят лошадиных сил мозга.
– Есть и еще кое-что, господин Мордлюк.
– Не сомневаюсь. На самом-то деле есть еще всё.
– Ваша манера говорить унижает меня, – сказал, вдруг рассердившись, Титус. – Для меня все это серьезно.
– Все серьезно или несерьезно, в зависимости от окраски наших мыслей.
– В моих черно, – откликнулся Титус, – если это можно назвать окраской.
– Да? Так скажи мне прямо, в чем дело. Самую суть.
– Я бросил Юнону.
– Бросил?
– Да.
– Так и должно было случиться. Она чересчур хороша для самцов.
– Я думал, вы меня возненавидите.
– Возненавижу? С чего бы?
– Но, сэр, разве она не была вашей… вашей…
– Она была моим всем. Но, будучи окаянной душой, каковой я, безусловно, являюсь, я променял ее на свободу моих рук и ног. На одиночество, которым питался бы, будь оно хоть немного съедобным. И, если угодно, на зверей. Я совершил ошибку. Почему я так думаю? Потому что тоскую по ней, но слишком горд, чтобы в этом признаться. Она ускользнула от меня, как ускользает по волне отлива корабль.
– Я тоже любил ее, – сказал Титус. – Если вы способны в это поверить.
– Конечно, любил, моя отбивная котлетка. И сейчас еще любишь. Но ты молод и вскидчив, пылок и незрел, и потому ты покинул ее.
– Господи! – сказал Титус. – Прошу вас, сэр, чуть меньше слов. Меня мутит от ваших речей.
– Попробую, – пообещал Мордлюк. – Хотя привычку так сразу не избудешь.
– Ах, сэр, я оскорбил ваши чувства?
Мордлюк, отвернувшись, уставился в окно. Почти прямо под собой он увидел сквозь прутья выпуклой крыши чету леопардов.
– Оскорбил мои чувства! Ха! Ха и ха! Я, видишь ли, что-то вроде вертикального крокодила. Чувств у меня не имеется. Что до тебя. Постарайся поладить с жизнью. Лопай ее. Путешествуй. Странствуй с помощью разума. И с помощью ног тоже. Тащи сам себя в тюрьму, если ты в грязном тряпье! Влеки сам себя к славе, если ты в золотом автомобиле! Упивайся одиночеством. Это всего-навсего город. И нечего в нем задерживаться.
Мордлюк все еще лежал спиной к Титусу.
– И как насчет замка, о котором ты говорил, – этого сумеречного мифа? Ты вернешься в него после столь короткого странствия? Нет, ты должен идти дальше. Юнона лишь часть твоего путешествия. Как и я. Вперед, мой мальчик. Горы раскинулись перед тобой – и их отражения. Послушай! Ты слышишь?
– Что? – спросил Титус.
Мордлюк не потрудился ответить, но приподнялся на локте и снова глянул в окно.
