Александр Золотько - Слепцы
– …А люди бегут от домов. Бегут, бросают добро, скарб и скотину, только детей хватают, пытаются унести. И не на улицу – на улице страшные кони и всадники, размахивающие оружием и кричащие страшными голосами, – на огороды бегут люди и детей несут. Там – не увидит враг. Оттуда до леса рукой подать… А там – я. Кинжал у меня и веревки. И дубинка, тряпкой обмотанная… Они бегут в темноту, молча бегут, детям малым рты закрывают, а ты ждешь… не шевелишься, в правой руке дубинка, в левой кинжал. Или просто нож… Ножа тоже хватит… Да… Когда уже подбежали они совсем близко, так, что ты дыхание их слышишь, запах теплый, сонный… Тут дубинкой своей взмахиваешь… Не сильно, чтобы оглушить только, свалить на землю… Удар – первый падает. Почти без звука, как мешок. И следующий… Если ребенок на руках, роняют ребенка, а чтоб тот не заплакал, не спугнул остальных… ребенка – ножом. Или опять же дубинкой… Тут уж можно силу не сдерживать, потому как ребенок малый тебе не нужен: все равно он не переживет дорогу до твоего лагеря или до Ярмарки. Убить… А тут и солнце встало… Светло, все видно… Можно, не торопясь, дома обыскать, в сараи заглянуть, прижечь кого, чтобы тайники выдали… Собрать всех выживших, мужиков – отдельно, баб – отдельно. Стариков и старух порешить сразу на месте – они тоже не нужны… Детей малых, что уцелели… А что с ними делать? Думаешь, зачем на копья младенцев нанизывают или на мечи друг другу бросают… Зачем?! А нечего с ними больше делать! Не для чего их с собой забирать… морока одна. И оставлять – все равно помрут. На пожарище обязательно зверье придет… Берешь ребенка за ноги да об стену… Чтоб не мучился…
Хорек вцепился зубами в свою руку, чтобы не закричать. Во рту был соленый привкус крови, а он все сжимал зубы, будто боль могла унять ужас… Ужас и жалость к Кривому, голос которого почти совсем затих.
– Вот так! – спохватился Кривой, провел рукой по лицу и глубоко вздохнул словно после сна. – Тащить младенца – без толку. Тут и в твоем родном краю, у матери на руках они мрут постоянно, из десяти два-три выживают, а если их тащить много дней… Их же кормить нужно, и сил у них нет, и мать они задерживать станут. Если чуть постарше, годков с десяти-одиннадцати, самые сильные из них и выжить могут – такие нужны. И девочки с этого возраста уже… Уже денег стоят. А этот Серый – он забирает товар неходовой. И еще о здоровье беспокоится. С чего бы? Я еще у Молчуна про это подумал… Ничего, вот Рыка догоним, там все понятно станет…
Рыка с Вралем они нагнали только после рассвета. Солнце поднялось высоко, прежде чем Рык вышел на дорогу перед самой мордой передней лошади.
– Ну что? – спросил Полоз.
– Не они, – сказал Рык. – Нет там княжны.
– Как это нет? Серый Всадник, сани с коробом…
– И сани с коробом и Серый Всадник, – кивнул Рык. – Только не они это.
– Значит, так, – сказал подошедший к саням Враль, снял рукавицу и стал загибать пальцы. – Кони в сани запряжены белый и буланый. Под верховыми – серый, рыжий и серый в яблоках. Возница – худой такой, словно высушенный, волосы черные, бороды нет, только усы. А на дворе у Молчуна не так было.
Полоз кивнул молча.
– Могли они, конечно, лошадей сменить, как мы на заставе, могли и возницу поменять… – задумчиво произнес Рык. – Могли и крюк в сторону Воли сделать, но как-то много всего получается. Вот точно: если мы сейчас их остановим, то княжны там не будет. Не будет, голову даю.
– Как нам тогда быть?
– Пойдем следом. Они вроде едут спокойно, не оглядываются. Плохо, что скоро лес заканчивается. Дальше почти до самого Базара – рощи да кусты кое-где. Далеко будем держаться – потеряем. Ближе пойдем – могут заметить.
– А выбор есть? – спросил Кривой, внимательно слушавший разговор. – Мы – купцы. Так и пойдем. Не спеша. Это ж мы знаем, что нарочно за ними идем, а они – нет. Мало кто по тракту шляется.
С этим никто спорить не стал.
Тронулись в путь.
Тракт был абсолютно пустым. Хорек даже спросил Кривого, отчего это им навстречу никто не попадается, но тот только пожал плечами – мол, не знает. Может, просто так совпало, а может, путники весны боятся. Оно ведь как: чем ближе к морю, тем быстрее меняется погода. Выйдут на санях в дорогу, а тут – оттепель: дорога поплывет – и сиди на мешках месяц. А то и два. А то вдруг война началась – всяко бывает. Хотя, если бы война началась, то слухи б уже прошли, и Медведь точно бы о них рассказал. Война ведь для разбойников – пора особая.
Можно под шумок больше нахапать, а можно и нарваться. Появляется множество оружного люду, конные и пешие норовят сами чего захапать, у мостов и переправ выставляются заставы, обозы без надежной охраны и не ходят вовсе. Обязательно предупредил бы Медведь.
Солнце уже перевалило за полдень, когда ватага выехала на совершенно открытое место.
– Мы тут как муравьи на скатерти, – недовольно пробурчал Кривой. – И захочет кто не заметить, все равно в глаза бросимся.
Саней Серого впереди видно не было – парная упряжка шла быстрее. А еще поднялся встречный ветер.
Первый его порыв подхватил в воздух сухой легкий снег, ударил им в лица, пытаясь ослепить путников. Но на этом ветер не остановился. Небо стало заволакивать тучами – сразу потемнело, и теперь уже снег не только летел в лицо, но и падал сверху, закручивался вихрями, наносил удары то справа, то слева, норовя сбить с пути.
Свист ветра перекрыл все звуки вокруг.
Кривой что-то сказал – Хорек не расслышал и переспросил, но теперь Кривой ничего не понял и крикнул в ответ. Его крик ветер ловко перехватил и зашвырнул далеко-далеко в белую мглу.
– Оно и к лучшему! – прокричал Кривой уже в самое ухо Хорька. – Так хоть нас не заметят.
– А мы не заблудимся? – крикнул в ответ Хорек. Вокруг ничего не было видно, даже саней впереди.
– Небось! – крикнул Кривой. – Мне сказали, что я умру тяжело! А замерзать – не больно и легко. Это не моя смерть!
Хорек уже хотел было ответить ему, но тут вдруг кто-то простонал возле самого его уха, и ледяная рука скользнула по лицу. Будто покойник какой подкрался в этой круговерти, желая ударить и вцепиться в горло, но, видно, снег помешал – сшиб его, заставив только вскрикнуть и промахнуться. И мертвец не в горло впился, а лишь зацепил лицо.
Это сотник. Точно, сотник. Он ведь Волк, вот и воет сейчас вместе с ветром, пытается договориться, чтобы тот не мешал.
Хорек поднял воротник тулупа, сжался в комок и нащупал нож, который теперь всегда держал в валенке.
– Не тронь, – прошептал Хорек, – не тронь меня, Волк! Не я тебя мучил, а воевода!
Волк завыл, когти шаркнули по тулупу на спине.
– Не я, не я! Я отпустил тебя, Волк! Жалость проявил. Не тронь меня и друзей не тронь.
