Анна Инская - Верни нам мертвых
С этими словами она наклонилась, чтобы я получше разглядела короткий меч, который висел у нее на поясе. В свете зари сверкнуло бело-золотое изображение лисы. Такой меч был у Быстрой Птицы. Оружие тех, кто ловит иноземцев.
Семь-Зверей приставила меч к моей груди:
— Ты у нас побудешь ведьмой. Скажем жителям деревни, что ты наводишь злые чары, а я от них спасаю. Когда ты их запугаешь так, что страх навсегда въестся в их внутренности — тогда ты мне больше не будешь нужна. Если сумеешь угодить мне, то даже подарю коня, и поезжай куда хочешь.
Я была в ее полной власти. Поэтому обрадовалась даже малому и ненадежному обещанию, что однажды-то она выпустит меня из моего же дома. Я согласилась делать, все, что она пожелает. Она приказала мне никогда не приближаться к Удару-Молнии, перейти жить в хлев, чтобы не мешаться ей под ногами, а когда приходят жители деревни, делать вид, что я ведьма.
Взошло солнце, и колдунья спряталась в доме от его света. А Удар-Молнии все-таки не лишен был сострадания. Когда стемнело и Семь-Зверей пошла в деревню объявить себя доброй волшебницей, он пришел ко мне и отдал несколько свитков бересты, прошептав:
— Все опасные и нечистые познания юга мы схоронили под камнем. Но я оставил для тебя, в память о твоем отце, мысли Платона и Аристотеля о наилучшем устройстве государства. Это не познания, а бесполезная глупость. Не думаю, что это навлечет на наш дом гнев Лиса-Охотника.
Я спросила его: раз он верит в Лиса, то почему не побоялся изучить искусство чтения и письма? Удар-Молнии удивился:
— А что мне за беда, если моя рука превратиться в заячью лапу? Для колдуна это даже лучше — чтобы больше страху нагонять. От врага защитит меня не моя рука, а слава чародея. А работать я не собираюсь, не для того на свет родился.
Он кинул мне рукописи и убежал, чтобы Семь-Зверей не увидела, что он посмел пожалеть меня. Во второй половине ночи она сама пришла и объявила мне свое условие:
— Я отпущу тебя, если поможешь мне добыть много золотых монет. Вот слушай. У таких, как ты, и желания не лучше, чем у водяной крысы. Я же другая. И на то великое, к чему я стремлюсь, нужно много золота. Знай, что когда я была еще девой, в один из дней пришел в наши земли певец. Орал он нам безумные песни о какой-то красавице древних времен. Будто даже эхо рассказывало о ее красоте. Наши женщины бросали певцу монеты, и он тогда воспевал хвалебные песни о каждой из них. Будто самая красивая — она. Я же была умнее всех и рассудила так: зачем платить певцу, когда можно уплатить эху? Вот когда я соберу для эха столько монет, чтобы оно стало кричать, что Семь Зверей прекраснее всех на свете — тогда я отпущу тебя на волю, позволю забрать из ямы твою бересту и схоронить в ней твоего ребенка. А если ослушаешься хоть раз, то покажу тебе мой нрав в полной силе.
Я послушно спросила Семь-Зверей, что такого страшного я должна людям говорить. Она сказала со смехом:
— Ничего не говори. У тебя не ведьмин вид, не ведьмин взгляд и не ведьмин голос. Не показывайся людям иначе, как в сумерках и издалека. Какие бы ты страшные слова не бормотала, вблизи и при дневном свете тебя и самая глупая баба не испугается. Да ты и сама глупая баба, как и все вы в этой деревне. Только другие бабы по глупости об этом не догадываются.
И так мы стали двумя волшебницами, доброй и злой. Семь Зверей на ночь каждый свой локон накручивала на кость из куриной ноги, чтобы поутру ее волосы кудрявились — так положено прекрасной доброй волшебнице. А у меня злой ведьмы волосы должны были быть гладкими, как змеиная кожа.
Тайна Семи Зверей
Сначала я думала, что смогу убедить злодеев отпустить меня. Ведь я хотела найти выход из страны мертвых. Я думала, что и они же когда-то умрут. Для них же будет лучше, если прежде, чем Смерть придет за ними, я уже успею исполнить то, что задумала — тогда они будут жить вечно.
Но Семь Зверей проворчала, что у такой глупой бабы, как я, все равно ничего не получится. А презренный Удар Молнии думал только о власти над людьми и об ублажении своей смертной плоти. Такой уж он был человек — ему хотелось, чтобы ему все повиновались, но что-то для этого делать он ленился. Если бы он меня отпустил, ему бы пришлось самому пугать людей, а ему это было так лень что хуже смерти! Я помню, мой отец рассказывал мне про какого-то вельможу, которого он называл так: Властолюбивый Созерцатель. Вот уж точно. Только слова слишком красивые.
Я бы лучше сказала, что в Ударе-Молнии жили два демона, и они между собою не могли найти согласия! Одна половина Удара-Молнии была снедаема жаждой повелевать всей деревней. Всей округой. И всем миром, если получится. Эта половина Удара-Молнии была совсем как грозный Сын Бури из сказки про золотое веретено. Тот самый, который некогда повел войско послушных ему великанов в бой против небесных дев на крылатых конях. А другая мужнина половина была как лентяй Бубефа, тоже из этой сказки, который всю битву проспал, и проснулся только когда ему приснилось, что пора обедать. Вот так и Удар-Молнии! Хотел, чтобы в деревне считали его за главного на небе и на земле. Но сам что-то делать ленился, поэтому и опирался на нас с Семью-Зверями, как старик на две клюки. Я пугала людей, а Семь-Зверей собирала дары.
Когда Семь-Зверей была дома, влюбленный Удар-Молнии терся об нее, как вшивый лось об елку. А когда она уходила, он садился у очага и кричал ей вслед:
— Скажи деревенским дурням, пусть принесут нам в дар медку! Пусть принесут нам в дар молочного поросеночка! Пусть принесут нам покушать все вкусное, что у них есть.
Я подумала, что таким людям, как он, бессмертие наверное и не нужно. Что бы они стали делать после того, как поели бы всех поросят на свете? С этими низменными обжорами я разговаривать перестала. А ни с кем больше говорить они мне не дозволяли. Я же боялась прогневить их. Когда на белом вечернем небе показывала свой лик золотая луна, и жители деревни шли домой с полей и пастбищ, я в одиночестве ходила по опустевшим лесным опушкам, вдоль межевых камней. Кричала что я не ведьма, плакала и не знала, у кого просить помощи. А люди боялись меня и несли южные золотые монеты настоящей колдунье. Семь-Зверей пробивала в них дырки и нанизывала монетки на шнурок из оленьих жил, чтобы получилось звонкое золотое ожерелье. Всякий раз, когда она прибавляла к ожерелью столько новых монет, сколько пальцев сразу вместе на ногах и руках, она давала ожерелье мне и посылала меня торговаться с эхом. Я должна была договориться самым голосистым эхом в наших краях, с тем эхом, которое жило в холме Потерянных Овец.
