Дэвид Геммел - Великое заклятие
— Я… спас ребенка, — с трудом выговорил он, — а они напали на меня… ни с того ни с сего.
— Причина у них была, и еще какая. — Сероглазый опустил тонкую руку на плечо Ногусты. — Ночью эти люди сожгли твой дом и перебили твою семью.
— Мою семью?! Нет! Не может быть!
— Они мертвы, и я тебе соболезную. От всей души. Убийцы думали… им внушили… что вы похитили ребенка для исполнения некоего кровавого обряда. Они простые, темные люди.
Ногуста забыл про свое горло.
— Они убили всех? Всех до единого?
— Всех. Их уже не вернешь, однако ты увидишь, как свершится правосудие. Давайте первого! — крикнул военный.
Первым был пекарь Гринан.
— Не надо! — кричал он. — У меня семья, дети! Я им нужен!
— Человек должен расплачиваться за все, что он делает, — сказал сероглазый. — У этого человека тоже была семья. Ты убивал и теперь поплатишься за это. — Женщина из-за спин солдат молила о милосердии, но Гринану накинули на шею петлю и вздернули его.
Так, одного за другим, повесили всех двенадцать человек с отметинами копоти на одежде.
— А Менимас где? — спросил Ногуста, когда последний закачался в воздухе.
— Бежал. У него хорошие связи, и вряд ли он будет наказан.
Предоставив деревенским хоронить казненных, солдаты вместе с Ногустой отправились на пожарище. У Ногусты мутился разум. Семь тел, завернутых в одеяла, лежали в ряд перед руинами дома. Ногуста раскрывал саваны один за другим и смотрел на мертвых. Маленького Кинду огонь не коснулся, и он сжимал в ручонке сплетенный Ущуру ловец снов.
— Он задохся от дыма, — сказал офицер. Ногуста сам вырыл могилы, отказавшись от помощи. Когда он похоронил всех, сероглазый офицер вернулся к нему.
— Мы изловили сколько-то ваших лошадей, но остальные убежали в горы. Сбруйная почти не пострадала, так что я оседлал для тебя коня. Надо, чтобы ты проехал со мной в гарнизон и дал показания… о случившемся.
Ногуста не спорил. Они ехали почти весь день, а на ночь остановились у Делийского водопада. Днем Ногуста ни с кем не разговаривал и теперь лежал под одеялом точно оглушенный, по-прежнему видя перед собой лицо Ущуру и ее улыбку.
Рядом вполголоса разговаривали двое солдат.
— Ты это видел? — спрашивал один. — Жуть какая! Как вспомню, тошно делается.
Ногуста, несмотря на свое оцепенение, ощутил благодарность к этому сострадательному человеку.
— Да уж, — ответил другой. — Белый Волк дышит в рот черномазому! Кто бы в это поверил?
Ногуста и теперь, тридцать лет спустя, ощущал тот холодный гнев, который испытал тогда. Что ж, гнев — это все-таки лучше, чем горе. Гнев живой, и с ним можно сладить. Горе мертво и лежит в тебе грузом, от которого избавиться нельзя.
Ногуста встал и принялся собирать в лесу хворост, говоря себе: «Надо поспать. Скоро явятся убийцы, и тебе понадобится все твое мастерство и вся сила».
Он подбавил дров в огонь и лег, завернувшись в одеяло, положив голову на седло.
Но сон не шел к нему. Зубр проснулся, отошел к дереву и стал шумно мочиться.
— Не нашел я золота, — сказал он, увидев сидящего у костра Ногусту.
— Может, завтра найдешь,
— Хочешь, я посторожу?
— Какой из тебя караульщик? Не успею я лечь, ты уже захрапишь.
— Это верно, я легко засыпаю. Мне снилась Пурдолская битва — я стоял на стене с тобой и Кеброй. Ты свою медаль сохранил?
— Да.
— А я продал. За двадцать рагов. Теперь жалею — ценная вещь все-таки.
— Если хочешь, возьми мою.
— Правда? — обрадовался Зубр. — Эту уж я не продам.
— Может, и продашь, но это не важно. Первая наша победа, — вздохнул Ногуста. — В тот день мы поняли, что вентрийцев можно побить. Помню, дождь тогда лил вовсю, и молния сверкала над морем.
— А я почти все позабыл, — признался Зубр. — Помню только, что стену мы удержали, и Белый Волк выставил войску шестьдесят бочек рому.
— Тридцать выпил ты, это точно.
— Хорошая была ночка. Все девки в лагере давали даром. Ты уже выспался, что ли?
— Нет, я не спал.
Зубр подергал себя за моржовый ус. Он видел, что другу плохо, но не решался заговорить об этом. Больно уж они умные, Ногуста с Кеброй, и вечно толкуют о вещах, которых Зубру не понять.
— Надо поспать. Тебе сразу легче станет, — сказал он наконец, зевнул и вернулся к своим одеялам.
Ногуста тоже улегся, закрыл глаза — и перед ним предстало видение. Десять всадников медленно ехали по зеленым холмам, и горы с белыми вершинами стояли у них за спиной. На головы они нахлобучили капюшоны для защиты от полуденного солнца. Потом они въехали в лес, и один из них откинул капюшон и снял шлем, открыв длинные белые волосы, серое лицо и кроваво-красные глаза. Из леса вылетела стрела. Всадник вскинул руку, и стрела, пробив ему ладонь, вонзилась в лицо. Всадник вытащил ее, и обе раны тут же затянулись.
Картина сменилась, и Ногуста увидел ночное небо с двумя лунами — тонким серпиком одной и полным диском другой. Он стоял на лесистом холме под чужими звездами, и к нему шла женщина, Ущуру, с улыбкой на лице.
Потом и это видение померкло, и Ногуста оказался в воздухе над широкой равниной. Дренайская пехота вступила в бой с центром кадийского войска. Атаку возглавлял сам Сканда. Кадийцы отступили, пропела труба, и король подал знак Маликаде, приказывая ввести в бой кавалерию на правом фланге. Но Маликада не двинулся с места, и кавалерия осталась стоять на холме.
Ногуста видел отчаяние в глазах Сканды, видел недоверие и растущее понимание того, что его предали.
А потом началась резня.
Ногуста очнулся в холодном поту, с трясущимися руками. Зубр и Кебра спали, над горами брезжил рассвет. Ногуста, откинув одеяло, бесшумно встал. Кебра зашевелился и открыл глаза.
— Что стряслось, дружище?
— Сканда убит, а мы в большой опасности.
— Убит? — Кебра вскочил на ноги. — Быть того не может.
— Маликада со своими вентрийцами предал его. Они стояли и смотрели, как убивают наших товарищей. — Ногуста медленно, припоминая каждую мелочь, пересказал Кебре свое видение.
— То, что касается измены, мне понятно, — выслушав его, сказал Кебра. — Но что это за всадники с кровавыми глазами? Не могут же они быть настоящими — как и твоя прогулка с Ущуру под двумя лунами.
— Не знаю, дружище, но думаю, что с этими всадниками мне все же предстоит встретиться.
— Ты будешь не один.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В жизни Ульменета изведала немало разных страхов. После болезни и смерти матери она стала бояться рака. Ей снились страшные сны, и она просыпалась по ночам, вся дрожа. Она обмирала при виде мышеи. А смерть ее любимого Виана вселила в нее страх перед любовью и побудила укрыться от мира в монастыре.
