Дэвид Геммел - Великое заклятие
— И ему это под силу?
— Он уже начал, дитя, и принес в жертву вентрийскогоимператора. Однако заклятие требует смерти трех королей, и каждый из них должен быть сильнее предыдущего.Когда падет последний, мир станет таким же, как в древние времена, и духи-кровопийцы вернутся.
— Три короля? Значит, они попытаются убить Сканду. Я должен предупредить его.
— Ты не успеешь. Он умрет через каких-нибудь несколько часов, и даже на самом быстром коне тебе не догнать еговойско. Завтра к этому времени дренайская армия будетперебита, и Сканду прикуют к жертвенному алтарю.
— О Небо! Могу ли я сделать хоть что-то?
— Да. Ты можешь спасти третьего короля.
— Нет короля более могущественного, чем Сканда.
— У него есть сын, который еще не родился на свет.Если судьба позволит ему жить, он станет еще более великим, чем его отец, но Калижкан замышляет убить его.
— Во дворец я не могу явиться. Меня повсюду ищут.
— Если ты этого не сделаешь, все пропало.
Дагориан проснулся в холодном поту и вздохнул с облегчением. Это всего лишь сон. Он посмеялся над собственной глупостью и заснул снова.
Ногуста, закутанный в плащ от ночного холода, подбросил хворосту в костер. Зубр тихо похрапывал, и этот звук казался странно успокаивающим в тишине ночи. Достав один из десяти своих ножей, Ногуста рассеянно поигрывал им. Сталь при луне блестела, как серебро.
Ущуру понравилось бы это дикое, окруженное горами место. Здесь она была бы счастлива. «Мы были бы счастливы», — поправил себя Ногуста.
Время не смягчило его горя, да он, пожалуй, и не желал, чтобы оно смягчилось.
Память, преодолевая годы, вновь привела его в большую комнату, где они, вся его семья, смеялись и шутили, сидя вокруг очага. Отец и двое братьев только что вернулись из города Дренана, заключив с армией новый договор на поставку ста лошадей, и теперь они праздновали удачную сделку. Ущуру — он видел ее очень ясно — сидела на кушетке, поджав свои длинные ноги, и плела ловец снов для младшего племянника Ногусты. Сетка из конского волоса подвешивается над детской кроваткой, и дурные сны запутываются в ней, а ребенок спит спокойно. Двадцатилетний Ногуста положил руку на плечо Ущуру и поцеловал ее в щеку.
— Красивая вещица.
— И обманывает демонов, насылающих сны, — улыбнулась она. Дренайскому она выучилась быстро, но говорила пока слишком правильно, по-книжному.
— Ты не скучаешь по Опалу? — спросил Ногуста на ее родном языке.
— Я хотела бы повидаться с матерью, а так мне здесь очень хорошо.
Она продолжала свое занятие, и Ногуста спросил:
— Что снится Кинде?
— Огонь, обступивший его со всех сторон.
— Это он в кузнице обжегся. Все дети учатся на таких маленьких несчастьях. — Он сказал это, и в уме у него вдруг возникла яркая картина: ребенок, катящийся вниз с крутого склона. Девочка зацепилась за торчащий из земли корень и сломала себе ногу. Ногуста встал.
— Что случилось, любимый? — спросила Ущуру.
— Там, в горах, заблудилась девочка. Пойду ее поищу.
Он поцеловал ее снова, на этот раз в губы, и ушел. Теперь это воспоминание жгло его, как огнем. Ему было двадцать лет, и больше он ни разу не поцеловал ее. Десять часов спустя, когда он увидел ее снова, она превратилась в обугленный, искромсанный ножами труп. Кошмары Кинды сбылись: пламя поглотило и его, и всех остальных,
Ногусте, когда он отправился на поиски ребенка, такое даже в голову прийти не могло. Он нашел девочку лежащей без чувств, приладил к ее ножке лубок и понес ее обратно в деревню. Он пришел туда на рассвете, удивляясь, что не встретил разыскивающих девочку людей.
Из дома собраний при виде его высыпала толпа. Девочка к этому времени очнулась, и ее отец, пекарь Гринан, бросился к ней.
— Я упала, батюшка, и поранилась, — сказала малышка. Ногуста заметил, что рубашка пекаря замарана сажей, и нашел это странным. Гринан взял дочь у Ногусты и только теперь увидел лубок.
— Я нашел ее у Сиалакской лощины, — сказал Ногуста. — Нога сломана, но перелом чистый и скоро заживет.
Крестьяне молчали, Ногуста знал, что их семью в деревне не слишком любят, однако это молчание его озадачило. Он видел теперь, что у многих мужчин одежда тоже измазана сажей.
Из толпы вышел местный помещик Менимас, высокий и тонкий, с глубоко сидящими темными глазами, с холеными усами и бородкой.
— Повесьте его! — крикнул дворянин. — Он поклоняется демонам!
Смысл этих слов не сразу дошел до Ногусты, и он спросил Гринана:
— Что он такое говорит?
Пекарь смотрел на свою дочь, избегая его взгляда.
— Это он тебя унес, Фларин?
— Нет, батюшка. Я пошла в лес, упала и поранилась,
— Дитя околдовано, — вмешался Менимас. — Повесьте его, говорю вам!
Некоторое время никто не двигался с места, но потом несколько мужчин бросилось на Ногусту. Двоих он уложил кулаками, но другие одолели его и повалили наземь. Ему связали руки и поволокли к дубу на рыночной площади. Через высокую ветку перекинули веревку, на шею ему надели петлю.
Веревка впилась в горло, Менимас крикнул: «Издохни, черный ублюдок!», и Ногуста лишился сознания.
Погруженный во тьму, он внезапно почувствовал, что в легкие ему вдувают теплый воздух. Грудь вздымалась, и чей-то рот прижимался к его рту, наполняя его дыханием. Постепенно появились и другие ощущения: жгучая боль в горле и холодок земли, на которой он лежал. Сильные руки нажимали ему на грудь, и властный голос приказывал:
— Да дыши же, паршивец!
Приток теплого воздуха прекратился, и Ногуста сделал громадный, хлюпающий вдох.
Открыв глаза, он увидел над собой листву дуба. Он лежал на земле, и перерубленная веревка все еще свисала с ветки. Потом в поле зрения появилось незнакомое лицо. Ногуста хотел сказать что-то, но из горла вырвался только хрип.
— Не надо говорить, — сказал сероглазый незнакомец. — Горло у тебя пострадало, но жить ты будешь. Вставай-ка. — Ногуста с его помощью поднялся на ноги. Солдаты держали под стражей двенадцать жителей деревни.
Ногуста потрогал горло и снял петлю, которая так и болталась на шее. Борозда, оставленная веревкой, кровоточила.
— Я… спас ребенка, — с трудом выговорил он, — а они напали на меня… ни с того ни с сего.
— Причина у них была, и еще какая. — Сероглазый опустил тонкую руку на плечо Ногусты. — Ночью эти люди сожгли твой дом и перебили твою семью.
— Мою семью?! Нет! Не может быть!
