Джон Толкин - Властелин Колец
— Так близко к Мордору? — спокойно докончил фразу Берегонд. — Да, он лежит там. Мы редко называем его, хотя вынуждены вечно жить ввиду его тени. Временами она кажется тоньше и более отдалённой, временами ближе и плотнее. Ныне она растёт и сгущается, и потому наш страх и тревога растут тоже. А Ужасные Всадники: менее года назад они отбили переправы, и многие из наших лучших воинов погибли. Но Боромиру в конце концов удалось отбросить врагов назад, с этого западного берега, и мы пока ещё удерживаем около половины Осгилиата. Ненадолго. Вскоре мы ждём там новой атаки. Быть может, главной атаки в грядущей войне.
— Когда? — спросил Пин. — Как ты думаешь? Потому что я видел сигнальные огни прошлой ночью и гонцов, а Гэндальф сказал, что это знак того, что война началась. Сдавалось, он отчаянно спешил. Но теперь всё словно бы опять затихло.
— Только потому, что теперь всё готово, — ответил Берегонд. — Но это лишь затишье перед бурей.
— Тогда почему прошлой ночью были зажжены сигнальные огни?
— Поздно посылать за помощью, когда ты уже осаждён, — сказал Берегонд. — Но я не знаю, чем руководствуются в своих решениях Правитель и его капитаны. У них много способов узнавать новости. И владыка Денетор не похож на других людей: он провидец. Некоторые говорят, что, когда он сидит ночью один в своём верхнем покое в Башне и направляет свою мысль на то или это, он может прочитать нечто в грядущем и что временами ему даже удаётся постичь мысль Врага, вступая с ним в борьбу. Именно поэтому он так стар, потерял силы раньше времени. Но, как бы там ни было, мой господин Фарамир сейчас находится с опасным заданием за Рекой на вражеской территории, и он мог прислать вести.
Если же ты хочешь знать моё мнение, почему были зажжены сигнальные огни, то, скорее всего, из-за новостей, которые пришли вчера под вечер из Лебении. К устью Андуина подходит большой флот корсаров из Умбара, что на юге. Они давно потеряли страх перед мощью Гондора и предались Врагу, а теперь собираются нанести по нам серьезный удар. Потому что эта атака отвлечёт много подкреплений, которые мы ожидаем из Лебении и Дивногорья, население которых стойко и многочисленно. И тем больше наши думы обращаются на север, к Ристании, и тем большую радость доставила нам принесённая вами весть о победе.
И всё же, — он замолчал, встал и обвёл взором север, восток и юг, — события в Скальбурге предупреждают нас, что теперь мы имеем дело с общей стратегией и попали в большую сеть. Это более не стычки у переправ, набеги из Итилии и Анории, засады и мародёрство. Это большая, давно спланированная война, и мы лишь часть её, что бы там ни говорила гордость. Приходят сообщения о движении далеко на востоке, за Внутренним морем, и на севере, в Лихолесье и за его пределами, и на юге, в Хараде. Теперь всем королевствам придётся пройти суровую проверку: выстоять или пасть — под Тень.
Однако, мастер Перегрин, всё-таки нам выпала честь удостоиться особой ненависти Чёрного Властелина, поскольку ненависть эта исходит из глубины времён и перенесена через бездны Моря. Здесь падёт самый сильный удар молота. Именно по этой причине Митрандир примчался сюда в такой спешке. Потому что, если падём мы, то кто устоит? И, мастер Перегрин, видишь ли ты хоть малейшую надежду, что мы выстоим?
Пин не ответил. Он посмотрел на высокие стены, и башни, и храбро поднятые знамёна, и солнце высоко в небе, а потом на сгущающуюся на востоке мглу и подумал о длинных щупальцах Тени, об орках в лесах и горах, предательстве Скальбурга, зловещих птицах и Чёрных Всадниках даже на просёлках Шира, и о крылатом ужасе, назгуле. Он содрогнулся, и надежда угасла. И в этот миг солнце на секунду мигнуло и потускнело, словно по нему прошлось тёмное крыло. И хоббиту показалось, что почти на пределе слышимости высоко и далеко в небе прозвучал крик: слабый, но душераздирающий, холодный и жуткий. Он побледнел и вжался в стену.
— Что это было? — спросил Берегонд. — Ты тоже что-то почувствовал?
— Да, — пробормотал Пин. — Это было предвестье нашего падения и тень рока: Ужасный Всадник в воздухе.
— Да, тень рока, — сказал Берегонд. — Я боюсь, что Минас Тирит падёт. Надвигается ночь. У меня ощущение, будто вся кровь оледенела.
Некоторое время они сидели, свесив головы, и молчали. Затем Пин неожиданно посмотрел вверх и увидел, что солнце всё ещё светит и знамёна по-прежнему развеваются на ветру. Он встряхнулся.
— Это прошло, — сказал он. — Нет, моё сердце ещё не отчаялось. Гэндальф погиб, но вернулся, и он с нами. Мы можем устоять, пусть даже на одной ноге, или, на худой конец, удержаться хоть на коленях.
— Верно сказано! — воскликнул Берегонд. Он вскочил и быстро заходил взад и вперёд. — нет, хотя все вещи обречены со временем исчезнуть, Гондор ещё не умрёт. Нет, даже если опрометчивый враг взойдёт на его стены по горе из трупов. Есть ещё и другие укрепления и тайные тропы для бегства в горы. Надежда и память ещё продолжат жить в тайных долинах, где трава зелена.
— Всё равно, я хочу, чтобы всё уже кончилось к добру или к худу, — сказал Пин. — Я вовсе не воин и питаю отвращение к любой мысли о битве, но ждать начала той, которой я не могу избежать, хуже всего. Каким долгим кажется этот день! Мне было бы легче, если бы нам не приходилось стоять и дожидаться в полном бездействии, нигде даже не ударив первыми. Думаю, что в Ристании тоже не нанесли бы ни одного удара, если бы не Гэндальф.
— А! Ты бередишь болячку, которая зудит у многих, — промолвил Берегонд. — Но всё может измениться, когда вернётся Фарамир. Он отважен, гораздо отважнее, чем думают многие, так как в нынешние дни люди не очень верят, что капитан может быть мудр и искушён в летописях и песнях, как он, и при этом быть сильным и способным быстро оценивать обстановку на поле боя. Но Фарамир именно таков. Менее опрометчивый и пылкий, чем Боромир, но не менее решительный. Однако, что, собственно, он может сделать? Мы не в состоянии штурмовать горы… вон того королевства. Пределы нашей досягаемости сузились, и мы не способны ударить, пока враг не окажется в них. Но тогда наша рука должна быть тяжела! — И он стукнул по рукояти своего меча.
Пин смотрел на него — высокого, гордого и благородного, как все люди, которых он успел повидать в этой стране, и с отважным блеском в глазах при мысли о битве. "Увы! Моя-то рука легче перышка, — подумал он про себя. — Пешка, сказал Гэндальф? Возможно, только не на своей доске".
Так они беседовали, пока солнце поднималось, и тут внезапно пробил полуденный колокол и в Цитадели стало оживлённо, потому что все, кроме часовых, направились поесть.
