Лякмунт - Основание
– Да, до этого я уже сам додумался, – согласился я. – Но если я правильно понимаю, в рецепт секвенции могут входить практически любые события, и едва ли мой словарь сделается достаточно полным, чтоб расшифровать что угодно.
Будьте скромнее, Андрей, – пожурил меня Роберт Карлович, – лучше иметь что-то, чем совсем ничего.
– А, кроме того, я не ощущаю последовательности составляющих событий, – продолжил я. – Вы ведь говорили, что события секвенции должны возникать в определенном порядке. Что толку уметь перечислить пятнадцать событий, если неизвестно в каком порядке их следует выполнить? Допустим, у вас есть сейф, открывающийся некой комбинацией из пятнадцати цифр. Любой человек может назвать составляющие «события» вашего кода. Это один, два, три, четыре и так далее. Но открыть сейф можете только вы.
– Впечатляющий пример, – уважительно признал Роберт Карлович. – Но на наше счастье существуют люди, которые могут нам в этом помочь. Их очень мало, как и грасперов, но они существуют. Догадываетесь, как они называются?
Наверное, по моему выражению лица было очевидно, что ни о чём таком я не догадываюсь. Поэтому, Роберт Карлович на свою загадку ответил сам, назидательно подняв вверх указательный палец:
– Граспéссы, их называют граспéссы!
– Среди ощущающих секвенции встречаются женщины, – догадался я.
– Да, но их дар несколько отличается от мужского – в чём-то превосходит, а в чём-то уступает. Кроме упомянутого дара чувствовать последовательность элементов секвенции в момент появления мираклоида, дамы обладают еще одним замечательным качеством. Состав секвенций и последовательность элементов они начинают ощущать уже в тот момент, когда грасперы-мужчины только-только получают сигнал о не завершенной секвенции.
– Очень впечатляет, – признал я. – Становится непонятным, зачем вообще нужны грасперы-мужчины и чего не умеют женщины из того, что можем мы?
– Прекрасная половина грасперов не в состоянии запомнить словаря составляющих событий, – пожаловался Роберт Карлович. – В течение непродолжительного времени после срабатывания секвенции, граспéсса может в должном порядке описать словами ее составляющие. Сейчас я вам приведу пример такого описания, – из кармана черного пиджака была извлечена записная книжка в веселеньком, с цветочками, переплёте и открыта на закладке где-то посередине. – Слушайте, – и он начал с выражением читать: – Первая нота, как пение ангелов, с чарующими, очень высокими голосами. Голоса не мужские и не женские – ангельские, поют без слов, просто звук. И на этом фоне кто-то мягким, глубоким басом нараспев что-то говорит на таинственном непонятном языке. Заканчивается эта нота, словно много чаек закричало от боли. А вторая нота, как шум ветра в корабельных снастях. Ветер ломает ледяные иголочки, и они рассыпаются с жалобным и нежным звоном. Этот звон гораздо тише, чем сам ветер, но в тот момент, когда звенит сломанный лёд, его тихий звук заглушает свист ветра. А заканчивается эта нота тишиной, будто уши заложило ватой. Но это не отсутствие звуков, а звук тишины, он очень громкий, громче звука ветра. Потом звук тишины резко прекращается. Кажется, что из ушей выпали заглушки. Всё очень хорошо слышно, но слушать нечего, кругом тишина. И в этой тишине возникает третья нота. Она точно такая же, как первая и так же заканчивается криком боли чаек. А четвертая нота немного напоминает звук, с которым стартует Windows[5]. Но она очень грустная. Я чувствую, что она кого-то жалеет. Потом жалость начинает переходить в злость, а злость – в ярость. Сама нота не меняется, но я слышу, что она выражает бешенство. И вдруг ярость осознает свое бессилие и неожиданно замолкает.
– Ух ты! – искренне восхитился я, – как поэтично и красиво. Мне кажется, это писала очень романтическая девушка. Почему бы не использовать эти записи для идентификации нот секвенции? Кроме того, думаю, можно синтезировать как-то звук события и записать в виде музыки.
– Записывать музыку пробовали, – слегка раздраженно сказал Роберт Карлович. – Эффекта – ноль. А что до романтической девушки, – ехидно добавил он, – то эта особа примерно моего возраста, но превышает меня по весу раза в два с половиной.
Думаю, что холодное выражение, которое я придал своему лицу, дало понять Роберту Карловичу, что мне нет дела до возраста и водоизмещения неизвестной грасперши. Наверное, поэтому он немедленно сменил тему:
– Послушайте-ка лучше еще одно описание, – из того же кармана был выужен стандартный лист бумаги, сложенный вчетверо, развернут и с выражением зачитан:
– Сначала я ощущаю, как бы едва слышный звук вертолета. Вертолет приближается, и становится ясно, что этот звук состоит из натуральных скрипичных флажолетов, – Роберт Карлович оторвался от чтения и прокомментировал, – эта дама когда-то училось в музыкальной школе по классу скрипки, – и снова вернулся к листку. – Флажолеты переходят в скрип, затем в шипение и постепенно сходят на нет. Вторая нота начинается с отрывистых, синкопированных, низких и глухих ритмичных звуков. Вскоре становится понятно, что это звук шагов какого-то гиганта. Звуки постепенно замедляются и становятся глуше, у меня прямо в мозгу начинают, дребезжа, звенеть высокие обертоны, как будто великан продолжил движение под водой. Я слышу тяжелое дыхание гиганта, по ритму оно начинает совпадать с его шагами. Дребезжащие обертоны покидают мой череп и входят в воду. Там они приобретают мягкость, а затем и нежность, удаляются от меня и завершаются жалобным тихим всхлипом, определенно детским. И тут я обнаруживаю, что шаги гиганта давно стихли. Третья нота в точности та же, что и первая, звук вертолетов, переходящий во флажолеты, – чтец-декламатор оторвался от шпаргалки и хитро посмотрел на меня. – Начали догадываться?
– Это описание одной и той же секвенции? – предположил я.
– Точно! – удивился Роберт Карлович. – А как вы догадались?
– Догадался, честно говоря, по ехидному выражению вашего лица, – признался я.
– Граспéссы чувствуют последовательность событий, и это можно использовать, – неожиданно сухо произнес Роберт Карлович и строго посмотрел на меня, будто это я, а не он ехидничал по поводу прекрасной половины грасперов.
– Давайте оставим на время милых дам и постараемся двинуться дальше. Как вы считаете, если бы мы составили пентаграммы сегодня, а воду в колбы налили бы, скажем, через месяц, секвенция бы сработала?
– Наверное, нет, – осторожно предположил я, а потом, продемонстрировав во всем блеске оригинальность своего мышления, поинтересовался, – а от цвета пирамидок что-нибудь зависит?
