Анна Овчинникова - Шут и трубадур
— Не надо, рыцарь! — жалобно взмолилась Кристина. — За торнихозскими холмами еще не строил селений ни один эсвей, и все, кто уходят туда — не возвращаются! Даже сам Роберт Лев…
Рэндери засмеялся.
— Даже сам епископ Шекский… — сказала тогда Кристина. — Пять лет назад он собрал большой отряд рыцарей и всякой разной голи и отправился с ними в Торнихоз, чтобы вырубить тамошние леса, обратить язычников-крамов в христианство, а их земли раздать верным слугам господним. Епископ взял для защиты от нечисти мощи святого Франциска Сагарского и изображение Богоматери, освященное самим папой! Почти три тысячи людей ушли вместе с ним и графом Мальроком в торнихозские леса — а вернулись оттуда только сто человек. И граф, и епископ, и мощи, и изображение Богоматери — все это осталось гнить в торнихозских болотах! Но даже те, кому посчастливилось вернуться, говорят, до сих пор страдают от порчи, которую наводят Хранители Засечной Черты, от нее не спасешься даже святой водой! — в голосе Кристины прозвучало нечто вроде гордости за непобедимую торнихозскую нечисть. — И с тех пор за те холмы никто не ходил. Никому не справиться с торнихозским народом лесов! Наверное, даже папе!
— Знаете, госпожа, — задумчиво проговорил Рэндери, — если бы вас услышал, скажем, епископ Бигль, он обвинил бы вас в ереси и потребовал, чтобы из вас изгнали беса…
Кристина пренебрежительно фыркнула — она явно не боялась епископа Бигля, как не боялась привидений и торни.
Эта девочка-госпожа нравилась Рэндери все больше: она была совсем не похожа на знатных дам, которых он перевидал немало на своем веку — как малиновка не похожа на индюшку. Хотя Рэндери знал толк в куртуазной науке, он всегда чувствовал себя свободнее верхом на коне с мечом в руке, чем рядом с какой-нибудь баронессой, графиней или маркизой, говорящей с приезжим трубадуром на куртуазном языке или — на куда более откровенном — языке взглядов. А эта провинциальная девочка не сравнивала зарю с трепетанием лепестков алой розы; она и ругалась, и восхищалась без оглядки!
Порой Рэндери переставал слышать ее голос из-за накатывающей волнами огненной боли, но он отмахивался и от боли, и от жажды, и от желания лечь и уснуть прямо здесь, на холодном земляному полу, и находил в себе силы отвечать госпоже, хотя часто сам не слышал, что отвечает. Всё это были пустяки, стоило уже подумать о том, как они выберутся отсюда!
Бедняга Пью больше не вздыхал за освященной дверью, да и за другой дверью царило мертвое молчание. Роберт Лев явно не собирался разыскивать свою донну, значит, рано или поздно придется сделать вылазку — так не лучше ли отважиться на нее сейчас, пока у него еще есть силы держать меч?
— Если бы ваш епископ Бигль жил в Торнихозе, ему пришлось бы изгонять беса из всех! — заявила Кристина. — У нас даже дети знают, что нельзя соваться за Великую Засечную Черту. А наши священники, если не могут справиться с чумой, с засухой или с неурожаем, зовут на помощь альсингов с восточных холмов. А ваш епископ просто старый дурень! Ой…
Рэндери хмыкнул.
— Спасибо, госпожа. Бог даст, торнихозские альки и торни меня не тронут, да и я не сделаю им ничего дурного. Тому, кто видел улыбку дьявола, козни нечисти не страшны — так сказал мне один монах, большой знаток эдаких дел!
— А вы… видели улыбку дьявола?! — шепотом спросила Кристина.
— Видел, госпожа.
— Когда?! Где?! И… какой из себя князь тьмы?!
— Какой?
Кристина села перед трубадуром на пол, затаив дыхание, и Рэндери после недолгого молчания принялся рассказывать:
— Я видел его лет десять назад, когда был на рыцарском турнире в Кет-Бихау. Туда пришла весть, что неподалеку появились морские разбойники — кетты, вошли на шести судах в устье реки Дэя и разграбили городок Рут, а потом сожгли и сам город, и несколько соседних деревень. Тамошний герцог собрал своих вассалов и всех, кто хотел попытать воинскую удачу, и окружил лагерь кеттов на берегу Дэи. Мы зажали язычников между рекой и морем, а за нами был сожженный город: груды тлеющих головешек на скалистом берегу. Мы хотели напасть на разбойников ночью, но вечером поднялась такая буря, что два их судна выкинуло на скалы и разнесло в щепки — Господь да помилует души несчастных, которые были на тех кораблях! Наш епископ сказал, что то было знамение божье, и мы, воодушевившись, стали ждать утра…
Всю ночь напролет дул ураганный ветер, высокие волны ходили по Дэе, и мы уж думали, что река вот-вот захлестнет лагерь кеттов, а нам останется только подбирать трупы, которые волны выбросят к нашим ногам. Но в полночь нас разбудил жуткий шум, заглушивший даже завывание бури: наши лошади словно взбесились, ржали и рвались с привязи, а те, что сумели оборвать повод, метались в темноте, словно их преследовали волки. Никто не понимал, чего боятся кони, но многие тоже начали бояться, сами не зная чего. Еще немного — и люди тоже начали бы метаться темноте, сбивая друг с друга с ног, но епископ велел герольдам протрубить в трубы, а когда все собрались к помосту, приказал рыцарям опуститься на колени и молить бога, чтобы он оградил нас от козней сатаны. Клянусь зад… громом! — только это нас и спасло. Лошади продолжали бесноваться, но мы повторяли вслед за епископом слова молитвы и больше не ждали неведомой гибели из темноты. Тут Генстон из Шуава наклонился ко мне и сказал: «Вы знаете, что случилось, рыцарь? Наши кони почувствовали приближение дьявола».
Я спросил, откуда ему это известно, а Генстон ответил, что однажды уже видел, как языческие воины вызывают на помощь дьявола из морских глубин. Кетты приносят нечистому в жертву лошадь, а бывает, и человека, и если дьявол примет жертву — да поможет Господь им врагам! Если же волны выбросят жертву на берег, кетты ни за что не станут сражаться.
Когда он это сказал, я решил во что бы то ни стало посмотреть на языческого дьявола.
«Берегитесь, рыцарь, — предупредил один монах, который молился рядом и слышал наш разговор. — Если дьявол улыбнется вам, вы не проживете на свете и минуты!» «Ну, а если проживу?» — спросил я. «Тогда, — ответил монах, — никакие козни нечистой силы будут вам больше не страшны!» «Я пойду с вами, — заявил Генстон. — Лучше перемигнуться с дьяволом, чем слушать завывания этого плешивого осла, чтоб он подавился своим следующим „аминь“!» Извините, госпожа, Генстон был храбрый рыцарь, но скучал без меча в руке и без крепкого словечка на губах…
— И что же было дальше? — нетерпеливо спросила Кристина.
— Почти все мы были такими, — сказал Рэндери и продолжал, не тратя сил на поиски подходящих выражений:
— Мы с Генстоном незаметно вышли из лагеря — это было нетрудно сделать, потому что наши часовые молились вместе со всеми. Ветер выл, не утихая, то была жуткая ночь, госпожа — как раз в такую ночь и должен приходить на землю дьявол! Непонятно, как держались уцелевшие суда морских разбойников в устье Дэи, почему их не выбросило на берег, как первые два. Должно быть, часовые кеттов тоже больше думали о своем нечистом покровителе, чем об осторожности: мы с Генстоном сумели подкрасться к язычникам так близко, что увидели узоры на их щитах. А за полукольцом костров, на краю обрывистого берега, под которым ревела Дэя, мы увидели деревянную голову дракона, снятую, должно быть, с одного из погибших кораблей, а рядом — тушу белой лошади. На обрыве, лицом к реке, стояли все кетты — при оружии, но без шлемов; они раз за разом ударяли мечами в щиты. Думаю, грохот оружия заменял им слова молитвы. Я как раз хотел сказать Генстону, что, как видно, дьявол кеттов не любит речной воды, а любит только морскую, как вдруг мой товарищ завопил так, что нас непременно обнаружили бы, если бы в этот момент кетты не грохнули снова мечами о щиты. И тут я увидел, как над краем скалы в тучах брызг поднялось лицо дьявола. Оно дергалось и ухмылялось — огромное и черное, словно спина кита, на нем ярко светились белые глаза и кривился широкий разорванный рот… Не дай мне Боже снова увидеть такое, даже во сне!
