Елизавета Абаринова-Кожухова - Холм Демонов Часть третья Золотая лягушка
Когда гости появились в коридоре, Дубов сумел разглядеть их получше: оба среднего роста, с широкими сытыми ряхами и с коротко остриженными волосами, причем одинаково и на голове, и на лице. Только у одного волосы были темными, а у другого — рыжеватыми. На бычьих шеях у обоих болтались одинаковые цепи из дутого золота, с той лишь разницей, что у темноволосого на цепи висел огромный золотой крест, а у его товарища — несколько бубенчиков, также золотых.
— Ну, хозяин, в чем вопрос? — тут же деловито заговорил темноволосый, едва они прошли в комнату. — Выкладывай скорее, время — деньги.
— Нужно проучить одного, — столь же деловито, хотя и несколько неопределенно отвечал Василий.
— Кто таков? — попросил уточнить рыжеволосый.
— Имени не знаю, но в последнее время он часто здесь крутится. Такой из себя... — И Василий весьма толково описал приметы человека, который — теперь детектив уже не сомневался в этом — следил за ним ночью на базаре, а вчера вечером столкнул с доски отца Нифонта.
— А, знаю! — уверенно заявил темноволосый. — Это ж Аниська. То бишь Анисим. Будет сделано.
— А еще у него есть такой приятель, по имени Вячеслав, — осмелел детектив. — Нельзя ли и его тоже того?..
— Знаю и его, — повторил "новый мангазейский". — Сделаем. Деньги гони, хозяин.
Дубов запустил руку себе в карман и извлек оттуда заранее приготовленные десять золотых:
— Надеюсь, хватит?
— Хватит, — мотнул головой рыжеволосый, отчего бубенчики на его цепи жалостно забренчали, и недвусмысленно приставил руку себе к горлу.
— Нет-нет, этого не надо, — пошел Василий на попятный. — Проучите их эдак на шесть, на семь монет. Ну, чтоб неделю из дома не могли выйти.
— Как закажешь, — несколько разочарованно кивнул темноволосый. А его товарищ вынул из кармана замусоленный листок — как чуть позже сообразил Дубов, это был прейскурант предоставляемых услуг.
— Пять монет, — сказал рыжеволосый, поводив по бумажке толстым пальцем, который украшал увесистый перстень с бриллиантом.
— Ну вот и прекрасненько. — Василий протянул пять золотых.
— Когда? — отрывисто справился темноволосый, почесав себя крестом по стриженому затылку.
— Желательно побыстрее, — сказал Дубов. — Лучше бы прямо сегодня.
— Еще одну за срочность, — опять заглянул в "прейскурант" рыжеволосый.
Василий протянул золотой, и гости удалились, громко топоча и скрипя сапожищами.
— Так, одно дело сделано, — детектив удовлетворенно потер руки. — Ба, совсем забыл — мне же пора на завтрак к Миликтрисе Никодимовне! — И Василий, аккуратно заперев комнату отца Нифонта, бросился в свой номер. Ему еще нужно было подобрать в скоморошьем гардеробе наряд, в котором не стыдно было бы показаться на глаза к неизвестному пока работодателю.
* * *Соловей Петрович стоял посреди дороги и бормотал себе под нос:
— Всех зарежу... Всем кровь пущу... — При этом он вжикал свои кухонные ножи один о другой.
Девица в кожаном армяке сплюнула в придорожную пыль: — Слушай, Петрович, может, хватит скрипеть?
Петрович посмотрел на нее исподлобья.
— Ты меня лучше не трогай, — тихо проговорил он, — я сейчас на все способен. И ежели кого сей миг не пограблю, то за себя не ручаюсь.
И тут очень удачно (смотря для кого, конечно) из-за поворота вылетела богатая карета, запряженная тройкой черных коней. При виде кареты Петрович воспрянул духом.
— Зарежу! — завопил он — Кровь пущу!... — И вихляющимся аллюром припустил навстречу экипажу.
То ли от удивления, то ли еще почему, но кучер резко осадил коней.
— Фто там есть такое? — раздался из кареты раздраженный мужской голос с заморским акцентом.
— Здесь есть я! — гордо выкрикнул Петрович, подскакивая к дверце. — Ща буду резать и убивать!
— Их бин спешить, — снова заскрипел господин из кареты. — Кто там мешать?
И дверца кареты открылась. В ней появился странный человек с длинным лицом и прилизанными черными волосами. Шею его опоясывал белый гофрированный воротник, а на груди блистал и переливался массивный золотой кулон, усыпанный драгоценными камнями. Взгляд Петровича уперся в сокровище.
— Сейчас будем грабить, — мечтательно произнес он. — Ну и, конечно же, убивать.
— А насиловать? — подал голос долговязый злодей.
— И насиловать будем... — как эхо, откликнулся Петрович.
— А штаны потом стирать? — ухмыльнулась дама в армяке.
— И штаны... Кто сказал — штаны? — встрепенулся грозный атаман и поднял глаза чуть выше кулона.
А сверху с жутковатой улыбкой, достойной разве что крокодила, смотрел на него заморский путник.
— Ты кто? — насторожился Петрович.
— Барон фон Херклафф к фашим услугам, херр разбойник, — все так же улыбаясь отвечал тот.
— Петрович, — подал голос длинный, — он тебя обозвал!
— Сам слышу, — огрызнулся Петрович. — Не нравлюсь я ему, поди.
— О найн! — еще пуще расплылся господин. — Найн, я люблю таких маленьких и румяненьких. Их бин хуманист.
— Пора рвать когти, — пробормотала девица, но было поздно: длинная сухая рука вцепилась Петровичу в рубаху.
— Сейчас я буду тебя... как это гофорят? — прошипел заморский гость. — Ах да — ку-у-ушать.
— Что? — вскрикнул Петрович.
— Ням-ням! — уточнил улыбчивый господин.
— Спасите! — заверещал Петрович. — Помогите! Убивают!
Но все его злодеи уже неслись беспорядочной толпой в сторону леса.
— Ой, маманя! — продолжал голосить Петрович. — Не надо!
— Надо, майн херц, — ощерился длинными и острыми зубами кровожадный иноземец. — Надо!
И спасла Петровича от страшной погибели его гнилая рубаха. В самый смертельный момент она порвалась. А иначе быть бы Соловью главным блюдом на обеде заморского людоеда. Сначала он плюхнулся на дорогу, но тут же подскочил и с небывалой прытью понесся вослед за своей бандой, все так же продолжая голосить:
— Убивают!!! Помогите!!!
А господин из кареты с досадой осмотрел кусок холстины, оставшийся в его когтистой руке.
— Качестфо — гофно, — грустно пробормотал он и кинул тряпицу на дорогу. — Такой фкусный есть убежать. Шайсэ!
И карета, волоча за собой пыльный шлейф, покатила дальше.
А бледный и трясущийся Соловей сидел на верхушке дуба, вцепившись в дерево мертвой хваткой.
— Я же невкусный, — бормотал он, — совсем невкусный...
— Эй, Петрович слезай! — кричали ему снизу злодеи. — Он уже укатил. Не боись!
Но Соловей будто не слышал их:
— Я совсем невкусный лиходей и душегуб... Зачем меня ням-ням?..
* * *Барон фон Херклафф, столь непочтительно обошедшийся с Грозным Атаманом, следовал в Белую Пущу аж из самой Ливонии, где почитался персоной уважаемой и влиятельной. И о его влиятельности весьма красноречиво говорит история, случившаяся в Риге несколько лет назад.
