Сергей Волков - Затворник
— Что делать-то с ним? — посоветовался Борец с Клинком, выходя с допроса.
— Запри его пока в тюрьме у себя. — сказал Клинок — А утром, на свежую голову разберемся. Утро вечера мудренее, да и Рассветник освободится. А сейчас всех отпускай, и своих, и здешних. Только еще одно: У нас тут два человека, раненный и еще с ним один — здесь, в комнате рядом. Прикажи, чтобы к ним стражу понадежнее приставили, пусть туда никто кроме нас не входит, ни гостиничные слуги, ни тем более еще кто-то. Сделаешь?
— Добро.
Судьба Щелкуна, и его виновность-невиновность Пилу мало интересовали. Он подошел к Зайцу, и спросил:
— Послушай, можно мне к телу сходить?
Заяц вопросительно посмотрел на хозяина, тот только пожал плечами — мол мне-то что?
Пилу слуга проводил в маленькую, на одного человека, комнатку в двух дверях от той, где остались Рассветник с раненным Вепрем, поставил на стол светец со свечой и ушел.
Краюха лежал на лавке, спиной вниз. Кровь из ран уже не текла, и подложенная под него рогожа была сухая. Пила смотрел на тело, и с удивлением и с ужасом понимал, что это мертвое восковое лицо с проклятой черной отметиной на лбу, было уже не маской, надетым неведомым чудищем, а лицом Краюхи, и эти стеклянные глаза, нацеленные сейчас в потолок, были мертвыми — НО ГЛАЗАМИ ЕГО БРАТА…
Пила не заплакал, даже не прослезился. Ему захотелось упасть на колени, и в последний раз положить голову брату на плечо… Но и этого он не сделал. Он только шагнул к лавке, где лежал Краюха, и рукой закрыл ему глаза.
«Двое нас осталось. Если еще Хвоста в горах убьют, как тогда быть…»
7. ПРОЩАНИЯ И ВСТРЕЧИ
Поспать осталось всего-ничего — Клинок, карауливший в свою очередь, разбудил спутников с первыми лучами солнца:
— Пила, Коршун! Поднимайтесь!
— А Рассветник где? — буркнул Коршун, чуть приподнявшись, кажется еще сквозь сон.
— Не приходил пока.
— Так что его не дождаться, тогда бы и вскакивали? — спросил Коршун.
— Дел много. Вставайте давайте! Коридорный! — крикнул Клинок, приоткрыв дверь — Умыться принеси, и позови главного, Зайца или кто там сегодня.
Пока коридорный ходил по делу, Пила и Коршун продирали глаза.
— Слушай, Пила. — спросил Клинок — У вас в городище по дубравскому обычаю провожают?
— Да, так же.
— Хорошо.
Явился Заяц. Он проспал, видимо, еще меньше других. Глаза у него были краснющие, веки опухли, но виду управляющий не подавал, хотя и не рассыпался в услужливых поклонах — серьезность ночного происшествия с него еще не сошла.
— Доброго утра, господа. Что вам угодно?
— Скажи, чтобы завтракать подавали в столовую. — сказал Клинок — А во двор пускай выводят подводу, и грузят дров побольше.
— Лошадей наших запрягать, или ваших?
— Своих запрягайте, сколько нужно.
Заяц удалился. Гости, умывшись и одевшись, спустились в столовую. Здесь их уже ждали горячее жаркое, питье и свежий хлеб. Клинок сходил к Рассветнику и вернулся один.
— Что, как там они? — спросил Коршун.
— Рассветник говорит, все в порядке — ответил Клинок — Но Вепря он пока оставить не может, у того рана тяжелая. Сказал, чтобы мы тут управлялись без него.
Завтрак уже приканчивали, когда подошел Заяц:
— Господа! Лошадь запрягли, дрова тут как тут, еще за четверть часа закончат грузить. Куда везти прикажете?
— А обычно куда здесь возят? — спросил Коршун.
— К реке, на яр, там от полуденных ворот пол-поприща.
— Место-то хорошее? Красиво там то есть? — поинтересовался Клинок.
— Красивое, а как же! — сказал Заяц — Потому туда и отвозим, там и прощаемся.
— Тучи там не собираются? — продолжал расспрашивать Клинок.
— Ни облачка на небе, боярин. И ветра нет. Похоже, день хороший будет.
— В самый раз значит. — подвел Клинок итог расспросу. — Тогда вот, что: пусть еще на подводу грузят стол и присесть на чем троим. Вина и хлеба пусть захватят.
— Еще что-нибудь?
— Да. Четвертого дай нам в помощь. Есть у тебя человек свободный?
— Найдется и человек, да не из рабов, не сомневайтесь. Сам бы с радостью пошел с вами четвертым — не могу, здесь дел по горло с утра.
— Ты нам уже и так много послужил, благодарим! Ступай теперь. После еще увидимся.
— Может, послать в город, старух позвать? — поинтересовался на всякий случай Заяц.
— Пила, старух может позвать? — спросил Коршун.
— Да не к чему. — отказался парень — Я сам по-нашему спою.
— Ну, как знаешь.
Ратаи дубравской земли своих покойников земле не предавали. Не было у них ни могил, ни кладбищ. Они верили что дух, покинув тело, уходил откуда пришел — уносился с дымом погребального костра к всеобщему отцу — Вечному Небу, и воссоединяется с ним. А небо — оно одно на всех, что над родным порогом, что за тысячу дней пути. И чтобы помянуть ушедшего предка, спросить его совета, или взмолиться о помощи, ратаю достаточно было выйти из дому и поднять лицо к небосводу. Там легкими облаками витали души пращуров, слившиеся воедино друг с другом, и со всем Великим Сущим. Когда же приходил черед — возвращались дождем, напитывали всеобщую мать — Сырую Землю. Земля рождала хлеб, и с хлебом сообщала детям силы жить, трудиться и воевать, а в свой час — и рожать детей, смену ушедшим когда-то прадедам. Таково было чередование жизней и смертей, уходов и возвращений. Поэтому и земля, и дождь, и хлеб были для ратаев священны. Поэтому и все равно было горюченцу, на каком яру сложат ему погребальный костер, над каким полем развеется пепел, все равно уходило, душой — к Небу, прахом — как последняя плата за подаренную жизнь — Земле; Великому Отцу и Всеобщей Матери…
Скоро обещанные дрова загрузили в телегу аккуратной укладкой. Поверх дров приделали кверху ножками стол и две скамейки. На тело Краюхи надели большой мешок и вынесли на двор. Тут же ждали конюх-возница, слуга присланный Зайцем нести мертвого (кажется — тот, которого управляющий ночью отправлял за боярами и хозяином) и еще двое — помогать разгружаться на месте. У крыльца лежали носилки, на которых вчера таскали Вепря. Теперь на них разместили Краюху.
Пила встал у носилок спереди справа, Рядом с ним — Коршун. Позади — Клинок и гостиничный слуга.
— Ну, подняли! — только и сказал Клинок.
Вчетвером они вытащили тело с трактирного двора на «ковер» и двинулись по улице к полуденным воротам. Следом поскрипывал тяжелый воз, да брели двое слуг-грузчиков. Пиле невольно вспомнилось, как вчерашним утром въезжали они в город — такая же ранняя прохладная сырость, такая же, казалось — та же самая, безлюдная улица, соломенные крыши и плетеные изгороди, собаки, лениво побрехивающие из-за них на стук повозки, такое же молчание попутчиков… Только у самого Пилы в душе все было иначе. Не было больше прежней его тревоги, не было опасений за пропавшего брата. Ушли недоумения и страх неизвестности, и мучившие парня сомнения о спутниках и вообще обо всем, что в эти дни стряслось. Вместо всего этого остались теперь только тоска, да вопрос, звучавший с утра в проснувшейся голове — ПОЧЕМУ… Как все-таки жаль, что нельзя иногда очнуться ото сна и понять: Не было ничего, все — одно видение…
