Наталья Лебедева - Малахит
Паша шел по тропинке вслед за псом и ощущал жуткую ностальгию по детству. Здесь было все, о чем он когда-то мечтал: гамаки, сплетенные из лиан, веревочные лестницы, шалаши, устроенные на толстых ветках…
Тропинка разделилась, широкими полукружьями огибая невысокий холм. За холмом лежало в зарослях тростника небольшое озерцо. А на нем, занимая едва ли не треть, стоял у пристани красавец корабль с пиратским флагом на мачте.
За озерцом лес редел, уступая место африканской деревушке. Между круглыми, стоящими на высоких сваях домами, росли финиковые пальмы. Кое-где на столбах с причудливой резьбой висели качели и корабельные гамаки. В большой куче песка рылись три чумазых, одетых в рванье, малыша. За деревней вновь виднелись бревна частокола и серые камни старой стены. Здесь Малышневка заканчивалась.
Возле одной из хижин была привязана лошадь толстяка.
Крадучись, Паша направился к этой хижине, но на пути возникло неожиданное препятствие: паренек лет четырнадцати вышел из-за угла.
— Ваш там, только что приехал, — сказал он, не скрывая брезгливости.
— Наш? — удивился Паша, но тут же понял, о чем он, и поспешил откреститься, — нет, я не с ним.
— Нет? — удивился паренек. — Тогда кто же ты?
— Я за детьми пришел, которых этот украл.
— Вот как, — паренек заторопился, потянул Пашу за рукав. — Пойдем-ка, пока Жирный тебя не увидел.
Они зашли за пальмы, прошли мимо песочницы, и один из малышей, заплакав, бросился к мальчишке и уткнулся ему в грязные колени. Тот подхватил ребенка на руки жестом опытной матери и пошел дальше, к площадке, вокруг которой расположились большинство домов деревни. Площадка выглядела по-африкански ритуальной, была круглой и плотно утоптанной. Впрочем, было ясно, что большое число людей не собиралось здесь довольно давно: тут и там из пыли торчали сочные, ярко-зеленые кустики травы. Посреди площадки возвышались два ровных ряда камней — по семь с каждой стороны. Они делили пространство на два полукруга, между ними оставался лишь узкий коридор, пройти в котором мог бы далеко не каждый взрослый. Центральные камни были самыми большими, высота остальных уменьшалась по мере приближения к краю ряда. Каждый камень имел форму сильно вытянутого вверх пятиугольника и был почти плоским. Время не оставило на них своих следов, они были будто только что высечены — такой четкой и правильной была их форма. Цвет камней Паше чрезвычайно понравился, они были ярко-зелеными, с многочисленными серовато-белыми вкраплениями, что придавало камням какой-то удивительно мягкий и умиротворяющий оттенок. Паша залюбовался и потому вздрогнул, когда провожатый спросил:
— Нравится?
— Очень, — совершенно искренне ответил Паша.
— Это наша Малышка, — сказал мальчишка, будто речь шла о ком-то одушевленном.
— В каком смысле — малышка?
— Не знаю, так это место называли наши старшие. Нам они никогда ничего не объясняли. Ну, пойдем?
И он направился к хижине, на крыше которой развевался разноцветный флаг.
Внутри дом поражал своим аскетизмом. Гамак, застеленный серым одеялом, тяжелый стол темного дерева и скамья со спинкой, подвешенная к потолку на железных цепях, — вот и все, что в нем было.
Широким жестом указав гостю на скамью, хозяин дома по-барски развалился в гамаке.
— Меня зовут Пират, — пояснил он, набивая табаком трубку.
— Паша.
— Имя чудное. Ты что, с той стороны?
— Да, а как ты понял?
— А как же мне не понять, когда наших много на ту сторону ушло. Некоторые возвращались, рассказывали, что там и как. Малышневка — очень старая деревня. Ее построили те, кто решил никогда не взрослеть. Здесь никто никогда не старел, не болел и не умирал. Мальчишек — тех, кто построил деревню — я знал лично. Хорошие были ребята. Ходили по деревням, звали всех, кто не хотел вырастать. Сюда шли многие, и с удовольствием шли — видели ведь, как здорово здесь все устроено. Но скоро все это веселье надоело. Кто поменьше, заскучал по маме, старшие просто начали маяться от безделья. И оказалось, что выйти нельзя.
— Как — нельзя?
— Видел дубы? Там человека настигает резкая боль. Взрослого — если пытается войти, ребенка — если пытается выйти.
— Почему?
— Я так думаю, что там расти начинаешь очень быстро. И умираешь или от боли, или уже от старости. Мы потеряли десять человек, прежде чем поняли, что выхода нет. Успокоились, начали налаживать жизнь. Все бы хорошо, но те, кто построил деревню, прямо с ума начали сходить. Они шептались по углам о чем-то с мрачными лицами, девчонки плакали. Пару раз я услышал слово «преступление». Они как безумные искали выход, и нашли его за старой дубовой дверью — там, за малышкой. Мы и раньше интересовались этой дверью. Ту часть ограды построили не наши старшие. Они просто воспользовались стеной, чтобы надо было таскать меньше бревен. Так они говорили. По ночам оттуда раздавались жуткие звуки, через дверь просачивались клубы какого-то странного дыма. Один из старших рискнул туда зайти. Вернулся через день, измученный, грязный, покрытый ссадинами и кровоподтеками. Он сказал, что выход найден, за дверью лабиринт, пройдешь его и попадаешь в иной мир, где идти можно куда хочешь. Свобода — без Камней, без родных и близких. Но такая свобода оказалась нужна многим. За несколько лет туда ушли все без исключения старшие, а потом и все, кто был хоть немного сообразительнее головастика. Теперь нас только двенадцать.
— А ты?
— Я? Я не люблю перемен. Может, я и ушел бы отсюда вслед за всеми. Но вот только однажды утром я проснулся и понял, что все, кто здесь остался — это маленькие дети, и кому-то надо за ними присматривать. Вот так мы с ними и живем. Я им теперь вроде мамы. Последние четыреста лет.
— Четыреста?! Сколько же тебе?..
— По моим приблизительным подсчетам, около восьмисот.
— Можно сойти с ума… — испугано проговорил Паша. — Что же здесь можно делать восемьсот лет?
— Мы просто живем. Стирка, уборка, обед — глядишь, и день пролетел.
Паша замолчал и, побледневший, откинулся на спинку подвесной скамьи. Потом спросил:
— А что с теми мужчинами? Зачем им наши малыши?
— Я знаю о них не так уж много. В первый раз они пришли сюда лет тридцать назад. Они торговцы, и здесь проходит их торговый путь. Туда и обратно они идут основательно нагруженные товаром. Малыши, как я понял, тоже товар, особенно самые маленькие. С вашей стороны их охотно покупают. Я в эти дела не лезу, мне бы своих не проворонить.
— Еще один вопрос, — сказал Паша, — ты говорил, что отсюда не выйти. Но наши-то малыши уже были здесь и ушли. Как такое может быть?
