Дэвид Геммел - Белый Волк
Сев рядом со Скилганноном, он положил на землю топор, снял шлем и расчесал пальцами черные с проседью волосы. Скилганнон бросил взгляд на шлем —.тот явно многое повидал на своем веку. Весь помят, исцарапан, серебряная эмблема — топор с двумя черепами по бокам — износилась, от одного черепа отколот краешек.
— Ты намеревался сразиться с врагом в одиночку в случае чего? — — спросил Скилганнон.
— Нет, паренек. На тебя надеялся. Догадывался, что ты подойдешь.
— Не слишком ли ты стар для схваток с конными? Воин, не отвечая, ухмыльнулся, и некоторое время они провели в дружественном молчании.
— Выговор у тебя не тантрийский, — сказал наконец Скилганнон.
— Верно.
— Ты наемник?
— Был им когда-то, теперь нет. А ты?
— Просто путешественник. Как долго ты собираешься ждать?
— Часок-другой, — пораздумав, ответил воин.
— Ты же говорил, что не ждешь их.
— Мне случалось и ошибаться.
— Если кого-то и пошлют, то не меньше тридцати человек.
— Почему так?
— Вряд ли уцелевший сознается, что их победил один-единственный старик с большим топором. Ты уж не обижайся.
— И не думаю.
— Он скажет, что это был вражеский отряд.
— Отчего же тогда ты сомневаешься, что они вообще кого-то пошлют сюда?
— Их главная цель — сгонять беженцев к Мелликану, чтобы увеличить население осажденной столицы и вызвать там голод. Уничтожение вражеских солдат в их расчеты не входит.
— Разумно, — признал воин. — Ты рассуждаешь как офицер, и татуировка у тебя наашанская. А на груди небось зверь вроде пантеры, спорить могу.
— Ты хорошо знаешь наши порядки, — улыбнулся Скил-ганнон.
— Мы, старички, приметливы.
— А ты, пожалуй, солгал, сказав, что не обиделся, — рассмеялся Скилганнон.
— Я никогда не лгу, паренек, даже шутки ради. Я и верно стар — к чему же огорчаться, когда мне говорят это в глаза. Через пару месяцев полсотни стукнет. Колени хрустят, спина ноет. Посплю на голой земле и разогнуться потом не могу.
— Зачем же ты тогда сидишь здесь в ожидании тридцати кавалеристов?
— Ты-то сам что здесь делаешь? — отозвался старик.
— Может, я тебя искал.
— Может, и так. Но я думаю, что тебе просто не по вкусу, когда подлецы на конях гоняются за женщинами и детьми. Думаю, ты пришел объяснить им, как нехорошо они поступают.
— Мой отец пришелся бы тебе по Душе, — хмыкнул Скилганнон. — Для него серого тоже не существовало, только черное или белое. Ты мне напомнил о нем.
— Он жив еще?
— Нет. Благодаря его самоубийственной атаке на пантийскую пехоту некоторые из его солдат сумели спастись. Отец спастись не пытался. Он прорубался к пантийскому царю. Его одного из всех убитых пантиане не насадили на кол.
— Его привязали к коню и вложили ему в руку золотую монету.
— Откуда ты знаешь? — удивился Скилганнон.
— Я почти всю жизнь провел среди вояк, паренек. У походных костров толкуют все больше о лошадях и собаках, иногда о земельных наделах, которые нам раздадут, когда война кончится. Но когда погибает герой, у костров говорят о нем. Твоего отца звали Декадо Огненный Кулак. Я знавал людей, которые служили у него под началом, и ни разу не слыхал о нем худого слова. С ним самим я не встречался, хотя мы оба одно время служили в армии Горбена. Он состоял в кавалерии, а я всегда недолюбливал лошадей.
— Ты в Бессмертных служил?
— Да, и там тоже. Хорошие ребята. Гордые, несгибаемые.
— И при Скельне был?
— Был и там.
Они снова помолчали.
— Прошлое лучше оставить в покое, — со вздохом сказал старик. — Во время Скельнского сражения умерла моя жена, и мой лучший друг там погиб. С ними кончилась целая эпоха. — Воин вытер рукой ободок шлема и надел его на себя. — Пойду-ка поищу, где прилечь. Терпеть не могу слезливых речей, в особенности своих. — Они поднялись оба, и воин протянул Скилганнону руку: — Спасибо, юноша, что пришел старику на подмогу.
— На доброе здоровье, — пожав ему руку, ответил Скил-ганнон, и воин, взяв топор, ушел.
Скилганнон остался на месте. Разговор со старым солдатом согрел его. Он давно уже не чувствовал себя так хорошо в обществе другого человека и жалел, что воин не посидел с ним подольше.
Отцовское прозвище Огненный Кулак открыло давно запертые двери его памяти. Когда весть о гибели Декадо дошла до них, четырнадцатилетний Скилганнон отказывался этому верить. Он говорил себе, что это ошибка и что отец вот-вот приедет домой. Двор прислал ему свои соболезнования, и в дом приходили солдаты, восхвалявшие подвиг отца. В конце концов Скилганнону пришлось примириться с правдой. Ему казалось, что сердце у него разорвется и он умрет. Никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким.
Декадо оставил завещание, поручив Спериану и Гревису совместную опеку над мальчиком до его шестнадцатилетия. Скилганнон унаследовал две тысячи рагов — огромную сумму, помещенную у доверенного вентрийского купца. Спериан внезапно получил доступ к состоянию, о котором прежде и мечтать не мог. Другой на его месте не замедлил бы этим воспользоваться, но Декадо хорошо разбирался в людях, и Спериан в полной мере оправдал его доверие.
Не умея писать, он распоряжался деньгами при содействии Гревиса и старался дать Скилганнону хорошее образование. Это было для него трудной задачей, поскольку он не совсем понимал, что мальчику полагается знать. Скилганнон на первых порах эту задачу не облегчал. Придавленный горем, он то и дело срывал сердце на обоих опекунах. Учился он кое-как, и в старший класс его не перевели. Не желая сознаться, что сам виноват, он заявил, будто с ним поступили так из-за того, что один из его опекунов — существо среднего рода.
В ту же ночь Гревис собрал свои вещи и ушел.
Скилганнон, вне себя от бешенства, метался по дому.
Спериан нашел его в саду и сказал:
— Стыдись!
Скилганнон обругал его, и старый слуга сделал то, чего не делал с мальчиком ни один взрослый: дал ему пощечину. У Скилганнона зазвенело в ушах, ибо у Спериана, несмотря на его худобу, рука была тяжелая.
— Мне тоже стыдно — за тебя, — сказал Спериан и оставил его.
Скилганнон, стоя с пылающим лицом, решил, что найдет кинжал и заколет Спериана, но ярость его погасла так же внезапно, как и вспыхнула. Он сел у маленького п пруда, вырытого Сперианом, и понял, что тот был прав.
Час спустя Молаира принесла ему сладких коврижек.
— Спасибо, — сказал он. — Не знаешь ли ты, куда ушел Гревис?
— Думаю, в трактир у ворот парка. Там сдаются комнаты.
— Он теперь меня ненавидит.
— Ты сказал злые слова, Олек. И очень его обидел.
