Елена Жаринова - Королева Риррел
Най-Гэри в упор смотрела на Роут. Вдова Чи-Ратуна была все еще очень хороша собой. Многие поколения рожденных в богатстве отшлифовали ее внешность. Лицо с высокими скулами отсвечивало слоновой костью, на высокий лоб падала короткая челка. В ее косах, двумя кольцами поднятых к вискам, было меньше седины, чем у Роут. Тонкая жемчужная диадема матово блестела в черных волосах.
— Я был другом Чи-Гоана, госпожа Най-Гэри, — торопливо заговорил Готто, заслоняя собой Роут. — Ваш сын… погиб.
— Погиб, — прошептала женщина. — Я это чувствовала. Однажды на рассвете юс-тиун, лучший цветок в моем саду, не раскрыл свои лепестки. Он завял, не успев превратиться в плод. Тогда я поняла, что с Чи-Гоаном произошло несчастье. Девушка, у тебя не было от него детей?
— Чи-Гоан не совершал преступлений, в которых его обвинили, — снова вмешался Готто. — Он не по своей воле отдал корабль. Он попал в плен.
— Как он умер? — перебила его Най-Гэри.
— Чи-Гоан умер, спасая меня, — ответила вдруг Роут. Услышав ее голос после многолетнего молчания, Готто замер с открытым ртом. Най-Гэри бросила на девушку странный взгляд.
— Чернокожая дочь кузнеца-кочевника… Почему надо было тебе появиться в жизни несчастного Чи-Гоана, когда отец уже нашел для него невесту — и не кого-нибудь, а старшую племянницу милостивого и всемогущего Хозяина побережья… Наша семья породнилась бы с повелителем… Когда я валялась в ногах моего отца, умоляя убить меня, бросить на съедение жемчужным ракушкам, только не отдавать в жены Чи-Ратуну, он не слышал моих просьб: ведь я тоже была старшая дочь, и мой брак должен был укрепить положение семьи. Отец взял плеть, которой укрощал необъезженных лошадей и избил меня до полусмерти, а потом три дня держал взаперти на хлебе и воде, чтобы я научилась уважать родительскую волю. Отец знал, что у меня тоже был каприз: один рыбак повадился носить раскрытые раковины-жемчужницы на мой подоконник. А всем известно, что такой подарок может делать только жених невесте… Отец угрожал, что продаст моего возлюбленного работорговцам. И только после того как я поклялась Морской девой, что безропотно выйду замуж за Чи-Ратуна, он всего лишь отправил его служить на один из торговых кораблей. Корабль этот отплывал в день моей свадьбы… Мой отец был разумным человеком и распорядился моей судьбой, как считал нужным. Но я — женщина, а мой сын был мужчиной, и Чи-Ратуну пришлось с ним труднее…
Най-Гэри говорила бесстрастно, и трудно было понять, упрекает она своего отца или одобряет его. Потом она обратилась к Готто:
— Чужеземец, я благодарна тебе, что ты счел своим долгом сообщить матери о ее сыне. Но сейчас ты оставишь меня наедине с этой девушкой. Я ненадолго задержу ее. Слуга проводит тебя в гостиную и принесет еду и напитки.
Около получаса Готто в одиночестве сидел на ковре в гостиной. Перед ним стоял поднос со всевозможными лакомствами и кувшин вина. Налитое в хрустальный кубок, оно отсвечивало на солнце золотом осенней листвы. Обеспокоенный отсутствием Роут, он то порывался идти ее искать, то заставлял себя сесть на место и подождать еще немного. Готто привык заботиться о ней, привык к ее вечной печали и молчанию. Если путешествие через пустыню пройдет удачно, скоро они расстанутся — возможно, навсегда. Готто с удивлением понял, что вовсе не спешит снять с себя бремя ответственности за судьбу этой женщины.
Наконец появилась Роут. Ее лицо было заплаканным, и это удивило Готто больше, чем недавно произнесенные ею слова. Он заметил, что она что-то прячет за воротом рубашки, поглаживая рукой. Но все его вопросы остались без ответа: молодая женщина снова замкнулась в себе.
На следующий день Готто купил телегу и хорошего, послушного бурая. Впервые он увидел этих вьючных животных, когда они с Рейданом и Чи-Гоаном вынуждены были зарабатывать себе на жизнь, путешествуя по южному побережью. Эти малосимпатичные, но безобидные увальни были оттуда родом, однако теперь водились только в неволе. В Лю-Штан их завезли совсем недавно, однако путешественники через пустыню сразу оценили неприхотливость и выносливость взрослых животных.
Когда золотые башни Лю-Штана скрылись в голубоватом мареве, путешественников окружили бескрайние пески — и так день за днем, ночь за ночью. Но глаз Готто-художника и в этом однообразии замечал красоту. Песок на рассвете казался белым, потом становился желтым, оранжевым, бурым и на закате пламенел густо-красным. Горбы барханов сливались в причудливый рисунок; ветер наметал на песке линии, похожие на письмена давно исчезнувших племен… Безжизненную на первый взгляд пустыню населяли неприхотливые существа: огромные жуки с лоснящимися иссиня-черными крыльями, ящерки с золотистыми глазами, змеи, которых Дроан умела замечать издалека. Готто видел, что Хэл оглядывается вокруг с радостным любопытством узнавания. Немудрено: девочка была еще совсем маленькой, когда родители увезли ее в Мидон, и теперь возвращение на землю предков оборачивалось для нее встречей с впечатлениями далекого детства.
Наступил третий полдень их пути по пустыне. Солнце неподвижно стояло в небе, пронизывая раскаленный воздух. Горизонт тонул в мареве, но и так было ясно, что впереди на долгие недели пути тянутся безжизненные пески. Как только Дроан удается замечать на барханах знаки, оставленные ее племенем? Но старая бертмед уверенно указывала, куда вести бурая. Вот и сейчас она окликнула его, указывая на что-то черным пальцем. Поднявшийся ветер отнес в сторону ее слова, поэтому Готто бросил поводья и подбежал к телеге.
— Большой красный камень! Красный — значит юг, большой — значит далеко. Не меньше пяти дней пути.
Действительно, на верхушке бархана лежал красноватый камень величиной с кулак. Дроан вряд ли могла ошибиться в истолковании знака. Готто видел порой, как старая кочевница припадала лицом к найденным камням и о чем-то шепталась с ними. Он не верил, что камни могли отвечать ей, но после этого старая бертмед уверенно сообщала, куда следует идти. Значит, им придется провести в пустыне еще много времени. Что ж, воды и пищи им хватит. Вот только жара стоит изнуряющая. Даже ветер не остужает лицо, а наоборот, дышит на него, как пламя из печи.
— Идем на юг? — Готто пытался перекричать порывы ветра.
— Идти нельзя!
— Что?
— Идти нельзя! Самум! Песчаная буря!
Готто огляделся. Роут уже отвязывала с телеги полог, служивший по ночам палаткой. Вместе с матерью они ловко вкопали в песок шесты. В укрытии поместились все четверо. Бурая пришлось привязать к телеге. Он тревожно хрюкал и метался на привязи.
Сначала Готто не понимал тревоги женщин. Ну, ветер — подумаешь, ему не привыкать! Правда, идти и в самом деле было невозможно: воздух попадал в легкие только вместе с песком. Внезапный порыв ветра оглушительной силы заставил Готто отнестись к ситуации серьезнее. Он выглянул из-за туго натянутого полога и не узнал пустыню.
