Елена Федина - Я твоя черная птица
Я знала, что не успокоюсь, пока не разгадаю его тайну. Конечно, немыслимо было спрятаться где-нибудь возле барахолки и сутками караулить, когда он туда войдет. Всё, что я могла, это проходить мимо как можно чаще, по любому поводу и без повода вовсе. Когда-нибудь я всё равно должна была застать его там.
Скоро мы все сидели на траве, доедали ягоды и прихваченный сыр, ругали наглого барона Нестри и наслаждались угасающим нашим летом. Из нас получался странный четырехугольник, который мог разбиться на пары в любом порядке.
Когда над нами повисла большая тень, и захлопали огромные крылья, мы разбились на пары мгновенно, не думая. Конрад обнял Лаису, а Веторио — меня. В ясном небе кружила черная птица! Я ничего не понимала, кроме того, что это не я. И в первый раз сама убедилась, как это страшно, когда над тобой летает такая бестия!
Мы задирали головы и пятились, как будто это имело смысл.
— Смотрите! — крикнул Веторио, — у нее что-то в когтях!
Лаиса визгнула, а меня кроме страха охватил еще и гнев на то, что кто-то вторгся в мои, птичьи, владения.
— Она не нападает, — сказал Конрад, — мы же не лезем на утес.
— Тогда что ей тут надо! — возмутилась я.
Птица выпустила из когтей то, что держала, какой-то кожаный мешок, и скрылась за лесом.
— Посылка, — подивился Веторио, он смотрел ей вслед с восхищением, — интересно, кому?
— И от кого, — добавила я.
Конрад развязал мешок, оттуда посыпались свернутые в трубочки бумаги.
— Это… мои записи, — проговорил он изумленно.
— Какие записи? — удивилась я не меньше, чем он.
— Видишь ли, в плену на меня напал порок Филиппа. Я начал писать. Если б я бежал сам, я бы их, конечно, захватил.
— Какая грамотная птица! — заметил Веторио с изумлением, — и какая самоотверженность! Лететь в такую даль!
А я дальше ближайших гор и не летала, боялась чего-то, да и нужды не было… Гусыня гусыней!
— Сначала она спасла вас, — сказала Лаиса, отступая от Конрада на почтительное расстояние, — а потом еще вернула ваши рукописи. Она вас любит, господин барон!
— Птица? — усмехнулся Конрад.
— А хоть бы и птица!
— Бывают же на свете чудеса, — проговорил Веторио, как мне показалось, с легкой завистью.
— Разберемся, — ответил ему Конрад, привязывая мешок к седлу, — а теперь давай позанимаемся, уже пора.
— В такую жару?!
— Бери меч. И отпусти Весту, ее уже никто не заклюет.
Мечом Веторио размахивал без всякой охоты и носил его тоже без всякого удовольствия. Он не выглядел как воин и в душе им не был. Смотреть на них было забавно.
— Нападай на меня, — велел Конрад.
Веторио смущенно перекладывал меч из руки в руку и топтался на месте, потом сделал вялый выпад.
— Нападай, как я тебя учил!
— Не могу.
— Почему?!
— Да потому что я разрублю тебя пополам!
— Ничего, я как-нибудь отобьюсь!..
— Я хочу, чтобы ты сам мог себя защитить, — говорил Конрад потом, жадно глотая из фляги воду, пот струился по его лицу и по налитым мышцам спины и рук.
Веторио уныло сидел рядом, он почти не вспотел и совсем не выглядел усталым.
— Я никогда никого не убью, — сказал он, — и с тобой дерусь только потому, что это игра.
— Тогда убьют тебя.
— Для меня это более подходящий вариант.
— Слушай, не занудствуй. Меня такая позиция не устраивает. Это позиция овцы.
— Бе-бе-бе, — сказал Веторио, и Конрад запустил в него пустой флягой.
19
Я стала много летать. Долго и далеко. Появление другой птицы так потрясло меня, что я тоже решила испробовать свои силы. Я старалась летать каждое утро перед рассветом, и крылья мои наливались силой день ото дня.
Возвращаясь из леса, я купалась в реке, потом шла к себе и гримировалась, как научил меня Веторио. Каждый раз я делала это с неохотой, почти с отвращением, но долг был сильнее. Никто не смел заподозрить старую Весту ни в чем, а для этого я должна была быть самым заурядным и незаметным существом в замке.
Я напрягала крылья и лишала себя сна, сама толком не зная, зачем я это делаю, что и кому хочу доказать. Я видела из заоблачной выси Семисор, я долетала до изумрудного озера Гальб, в которое впадает сразу три реки, я кружила над скошенными полями Тифона и над ледяными вершинами Белогории…
И вот однажды мои усилия привели к неожиданному результату: я нашла свой белый город.
Это было похоже на чудо. Совсем недалеко от Карса, днях в десяти пешего пути, там, где за Усталой горой начинаются еловые леса и непроходимые болота, кружа над этой буро-зеленой скатертью, я вдруг увидела белое пятно.
Я спускалась по спирали. Пятно росло, огромный правильный овал, разделенный на сектора и квадраты. Я далеко не сразу догадалась, что это такое. Потом поняла, что это город. Но какой!
Улицы его были вымощены цветными плитами, отшлифованными, как колонны в тронном зале триморского императора. Дома, самой разной формы, были не из дерева и камня. Они стояли, такие высокие, белые и хрупкие на вид, словно их создали сахара, или из снега, или из накрахмаленных кружевов, или из мыльной пены! Деревья же все были засохшие, без листвы, и вообще в городе этом не было ни души…
Я летала над ним долго, сердце мое колотилось от волнения как у пойманного зайца. В жизни не видела ничего более прекрасного и в то же время жуткого, чем этот белый город!
На внушительной металлической конструкции, похожей на язык, я заметила много разноцветных и округлых кабинок. В одну из них, напоминающую застывшую каплю варенья, я заглянула. Внутри в кресле сидел скелет.
Этого было достаточно. Я неслась домой как от погони.
Дома всё было спокойно. Я слонялась по замку, не в состоянии ни сидеть, ни лежать, ни читать, ни разговаривать. Я ни с кем не могла поделиться своей находкой! Не могла же я кому-то объяснить, что летаю…
Они оттуда, это я поняла почти сразу. Лаиса говорила про город, в котором не осталось ни одного живого человека. Конечно, это тот самый город! Вот только как он попал в наши болота?! Почему никто о нем до сих пор не слышал? И почему все погибли? И почему живы эти двое? И что, черт возьми, им нужно в нашей барахолке?!
Постепенно у меня в голове выстроилась некая версия. Все погибли, потому что произошла какая-то катастрофа. Это раз.
Веторио жив, похоже, потому что он и устроил эту катастрофу. Это два. Этим и можно объяснить его овечье смирение. Он такое сделал, что больше ни одного греха на свою душу брать не желает.
Лаиса жива, потому что помогала ему. Поэтому тоже предпочитает молчать обо всем, что касается города. Это три.
