Владимир Лосев - Месть Демона
Все произошло так, как она предсказала. На следующее утро ей стало плохо, и я вызвал скорую помощь. В больнице мне сказали, что мы обратились слишком поздно, все запущено, сосуды плохие, нужно было привезти к ним раньше, вот тогда бы они…
В общем, все, как она говорила.
Хоронить мне ее тоже не пришлось, как только маму положили в больницу, сразу в доме появились незнакомые мне люди, они показали договор, по которому необходимая сумма на похороны уже была заплачена.
В договоре дополнительно были указаны некоторые условия, о которых мама мне ничего не сообщила.
По нему ее хоронили тихо и незаметно. На похоронах присутствовали только мы с сестрой и несколько рабочих, так было условлено. Зачем, ей это было надо, так и не узнал, даже памятник заказала себе неброский, серый, а на нем только дата рождения и смерти.
Сестра была из той же породы, что и мать, тоже была широкополосной антенной, все слышала и понимала, только предсказаний на будущее никогда не делала. Но когда на меня смотрела, в ее глазах всегда что-то появлялось тревожное.
А обо мне и о моих способностях в семье просто старались не говорить, но я уже объяснил почему.
Моя ненормальность еще в юношестве стала очевидной для всего города, и совсем не стоило еще больше настораживать окружающих, подмечая какие-то необъяснимые для людей качества.
Не имело смысла. И без того все наши знакомые были уверены в том, что меня ждет в недалеком будущем сумасшедший дом.
Вы можете представить себе ощущение молодого парня, который знает, что его в любой момент могут отправить в психушку?
А состояние его родных?
Мой разум болен.
Поэтому я вижу все не так, как вы привыкли.
И слышу голоса, когда повсюду тишь царит.
И различаю тень другого мира, запрятанного в складку штор…
Отец сильно переживал, мать к тому времени уже верила в бога, возможно, поэтому ей было немного легче. Она искала какой-то высокий божественный смысл в моей физиологии, якобы это мне это дано богом для того, чтобы оградить от греха пьянства. Хотя с моей точки зрения, это больше походит не на подарок, а на жестокий и бесчеловечный эксперимент.
После первого раза, когда как это произошло, мои родители долго перебирали в памяти своих родных, ища что-то подобное у своих дальних предков.
Вспомнили только одного дядю по материнской линии, тот погиб во время великой отечественной войны, выпив наркомовские сто грамм и отправившись в одиночку штурмовать вражеские окопы.
Немного грустное сравнение, но это все, что удалось привязать к моему случаю. Да и вряд ли что-то бы у них получилось.
В моем роду не было великих людей, на уровне бабушек и дедушек мое генеалогическое дерево упиралось в две деревни. Одна из них находилась в Читинской области, другая в Астраханской.
Там все и рвалось. После революции красный террор и белый террор не раз прокатывался по моим корням, а вторая отечественная война докончила дело, забрав всех, кто мог хоть что-то помнить. Фамильных гнезд не осталось, писем и семейных архивов тоже, все забрали в тридцать седьмом, и не возвратили ничего…
Так получилось — такие были времена…
Может быть, где-то в глубине веков существовали в нашем роду подобные болезни, только об этом теперь никогда не узнаешь. Рассказать некому, все прочно и основательно забыто…
Во время долгого обсуждения я тихо сидел в углу и с ужасом переводил свой взгляд с отца на мать.
Для меня самого все случившееся было кошмарным сном, которого даже не помнил.
Мне рассказывали, а я слушал, раскрыв рот, как сказку о былинном богатыре, сокрушившем злых ворогов.
В принципе так оно и было. Досталось всем, кто меня раньше обижал. Самым забавным было то, что со мной не могли справиться самые крутые парни, я использовал такие удары и приемы, которые никто не знал, да и сила во мне была огромная.
Попало и милиции, которая пыталась меня задержать. Правда, с ней я обошелся мягче, никого не покалечил, не избил, прокричав, что уважаю воинов, избравших путь служения своему господину.
Добавив, что воин, добросовестно относящийся к своим обязанностям, не утруждает своего ума.
И просто убежал, выбив у сержанта резиновую дубинку…
Вот тут опять начинается странное, никто из милиционеров так и не смог рассказать, каким был у меня голос. Слова они обидные помнили, а голос нет.
Я слушал своих родителей, и мне не было стыдно. Наоборот, гордился собой, нет, не собой, а тем, кто это проделал. Мое второе «я» сделало то, на что у меня никогда не хватило бы храбрости, силы и ума.
Отец тогда еще не потерял своего влияния и мог все замять, тем более что заявления от потерпевших так и не были поданы.
Только сержант написал рапорт, в котором главным обвинением являлись оскорбительные выкрики в адрес нашей доблестной милиции.
— Зачем ты их назвал дураками? — спросил отец, грустно усмехнувшись Прозвучало грубо и неуважительно, они же выполняли свой долг. Ты избил трех человек за вечер, твой поход по городу вызвал оживление в скорой, травпункте и милиции. Я все могу понять, но оскорбление милиции выходит за рамки…
Я встал, до сих пор горжусь собой и тем, как себя вел. Сбегал в свою комнату, принес кодекс воинов и, низко поклонившись, подал отцу, открыв на нужной странице.
Его лицо выразило недоумение, потом какую-то брезгливость. Он открыл книгу, прочитал одну фразу, потом другую, и неожиданно рассмеялся:
— Ты спас себя и честь нашей семьи.
Книга у тебя будет конфискована и подарена
ГОВД с множеством извинений и подарков.
Благодари свою мать за то, что она предупредила меня за неделю о том, что у тебя возможны неприятности с органами власти. Я три вечера провел в ресторанах с высшими чинами, а ты знаешь, как я это не люблю…
— Он не виноват, — вмешалась в наш разговор мама. — Я предупреждала тебя, что он не совсем наш сын.
— Что значит, не ваш сын? — я удивился и расстроился.
— Не в том смысле, что ты подумал, — ласково улыбнулась мама. — По крови ты наш, и мы тебя любим. Но ты принадлежишь не только нам, а кому-то еще. Это сложно для меня, я не все понимаю. Может быть, ты предназначен богу?
— Богу?
— Не приставай к матери… — попросил отец. — Ты же знаешь, что она часто сама не понимает, что ощущает. Подтверждение или опровержение ее слов тебе придется искать самому. Твоя мать не знает, что ты такое есть, и кому принадлежишь. Но в любом случае, никто от тебя не собирается отказываться, даже если ты сожжешь весь город. Ты — наш сын, наша гордость и наша боль и тревога…
— Хорошо, — я обнял их. — Могу надеяться только на то, что это больше не повторится.
