Бернхард Хеннен - Меч эльфов
— Ты никогда не спрашивал себя, почему все они умерли, мальчик? — продолжал Оноре. — Не мучило это тебя? Прислушайся к голосу своего сердца. Разве ты не знаешь ответ?
— Ну все, хватит! — набросилась Мишель на своего брата по ордену. — Оставь его в покое!
Ни боль, ни угроза смерти не могли заставить мальчика плакать. Но теперь у него в глазах стояли слезы.
— Ты знаешь это, Люк, — настаивал Оноре. — Скажи же! Только тогда ты освободишься. И только тогда будет существовать для твоей души какая-то надежда. Говорят, Другие никогда не болеют. Ты единственный, кто пережил чуму во всем Ланцаке. Разве так трудно распознать правду, дитя? Ты их крови. Только поэтому ты не подох, как все остальные.
— Это… ложь. — Сопротивление Люка было сломлено. В глазах блестели слезы. — Это неправда.
— Ты не знаешь, что с тобой сделали, — продолжал напирать Оноре. — Ты вырос, полагая, что являешься человеком. Ты и выглядишь точно так же… — Он остановился и перевел дух. — Тебе известны обстоятельства твоего рождения? Ждала ли твоя мать ночь, прежде чем позвать священника и принять благословение? Ты знаешь истории о Других?
— Не говори так о моей матери! — рассердился ребенок. — Ты ведь совсем не знал ее. Я родился в рубашке. Поэтому меня и зовут Люк. Мама никогда не делала ничего дурного. Только не она… Никогда!
Оноре тихо захрипел. Он был очень слаб, но в глазах его была ужасная сила. Он не отводил от мальчика взгляда.
— Может быть, твоя мама и не знала, что произошло. Ночью сила Других очень велика. Тогда и приходят они, чтобы подменять детей, которых не защищает благословение Церкви. Поэтому при родах кроме повитухи всегда должен присутствовать священник. Ты не виноват, мальчик. — Оноре понизил голос и мягко продолжал: — Я ведь вижу, что слезы твои искренни. Ты жертва. Отомсти им! Они надеются, что зло, которое прилипло к тебе, ты понесешь из Ланцака в мир. Затем они тебя и создали. — Внезапный приступ боли заставил рыцаря задрожать всем телом. Он захрипел и с трудом овладел собой. — Ты — орудие Других. Откажись от них! Докажи, что для тебя что-то значат люди, которые воспитали тебя в любви. Отдай свою жизнь! Взойди добровольно на погребальный костер, и жертва твоя будет принята Богом!
Люк не удержался и всхлипнул.
— Я не хотел… Я…
Мишель пыталась защититься от проникновенных слов своего собрата. Она знала, что он замечательно умел проповедовать и искусно вел допросы. Всех их учили этому в цитадели ордена. Они должны были убеждать словами, и только там, где слова падали не на благодатную почву, могли подкрепить свою проповедь мечом. Маленький мальчик не сумеет противостоять отшлифованной риторике Оноре, даже сейчас, когда Оноре, стоящий на пороге смерти, должен выдавливать из себя каждое слово. Все, что сказал ее собрат по ордену, было логично. В своей аргументации он следовал предписаниям церкви. И тем не менее Мишель не хотела верить ему. Она ведь тоже умела проводить допросы.
— Родители всегда были добры ко мне. Они не могут… — Слезы задушили голос Люка.
Слабая попытка защититься тронула Мишель. Сердце говорило ей, что Люк не виновен! Она не должна допустить смерти этого ребенка! Теперь она будет бороться! Не так, как в Друсне. Пусть даже это будет означать противостояние Оноре и остальным. Она клялась предоставить свой меч для защиты слабых. Вероятно, эту клятву Оноре давным-давно забыл.
Мишель исподтишка оглядела своих собратьев по ордену. Коринна и Фредерик были на стороне Оноре. Они в буквальном смысле ловили каждое его слово. Что касается Бартоломе, то ей показалось, что он осуждает подобный допрос. А Николо? Его оценить оказалось сложно. Он всегда держался в стороне от всего происходящего.
— Тьюред — милосердный Бог, — перебила Мишель собрата. — Он намного милосерднее всех языческих богов, которым поклоняются в Друсне и во Фьордландии. Тот, кто служит ему, в случае сомнения всегда должен решать в пользу обвиняемого.
Оноре ее вмешательство просто проигнорировал.
— Ты доверишь свою душу Богу? — строго спросил он мальчика. — Только в том случае, если ты добровольно взойдешь на костер и предашь себя бушующему пламени, для тебя останется надежда.
Люк по очереди оглядел их. Мишель был знаком этот взгляд. Если все будут тверды, если никто не отведет взгляда, то малыш повинуется.
Мишель знала, что должна вступиться, прежде чем мальчик сломается и признается в том, на что пытался уговорить его Оноре. Может быть, Люк выдержит еще немного… Но он ранен и одинок и почти готов сдаться. Если он сам признает свою вину, все окажется слишком поздно, тогда она уже не сможет его спасти. Нельзя взять обратно слова признания, даже если они полная чушь.
— А если Тьюред пошлет знак, что он хочет, чтобы мальчик жил? — поинтересовалась женщина-рыцарь.
Оноре обернулся к ней. В глазах его кипела ярость. Движение причинило ему сильную боль. Он пытался заставить Мишель замолчать при помощи взглядов. Но она знала его и не собиралась сдаваться.
— Бартоломе? — нарушил молчание Оноре. — Ты не выйдешь с Люком? А ты, Люк, расскажи ему о своих грехах. Ты должен облегчить свою душу. Тогда она наверняка найдет путь к Богу. — Лицо его блестело от пота. Сделав два тяжелых вздоха, он шепотом заговорил снова: — Там ты соединишься с отцом и матерью. И будешь вечно петь с ними в хоре блаженных, если предстанешь перед Тьюредом с чистой душой. Ты ведь не хочешь разочаровывать родителей, не так ли? Они с любовью воспитывали тебя. Они так никогда и не узнали, что ты не тот, кого на самом деле… родили… чресла… твоей матери… — Последние слова он произнес с большим трудом. — Покажи, что достоин любви своих родителей! Спаси своим благородством также душу маленького безымянного младенца, которого украли Другие, чтоб утопить его в колодце, а на его место подложить тебя.
Люк безучастно смотрел прямо перед собой.
У Мишель сердце разрывалось при виде того, как Оноре за такой короткий срок удалось сломать мальчика. В руках Оноре все души были как воск. Он мог лепить из них все, что угодно. Даже ей, воспитывавшейся вместе с ним и знавшей все эти трюки, очень трудно вырваться из-под власти его слов. Было страшно видеть, как уверенно он проводит допрос, хотя и находится на волосок от смерти.
Повесив голову, мальчик пошел к выходу из комнаты. Бартоломе приветливо положил руку ему на плечо. Мишель понимала, что Оноре отослал именно того из братьев, кто мог бы выступить на ее стороне. Пусть даже Тьюред, испытывая его, одарил Бартоломе фигурой мясника и лицом бульдога, сердце у него доброе. Он был бы беспристрастным.
