Марианна Алферова - След на воде
1984 год. Немало с тех пор промелькнуло весен и зим. Но тот год Лена Никонова запомнила до мельчайших подробностей.
Их экспериментальная школа располагалась в старинном здании бывшей мужской гимназии. Некий дух академизма, не вытравленный, витал в просторных классах с огромными окнами и широченных коридорах с натертым до блеска паркетом. Впрочем, и дух либерализма не исчез до конца. Хотя внешние формы директриса старалась блюсти. Лешка смеялся, что в школе, как в Древнем Риме, дисциплине поклоняются как божеству. “Впрочем, – добавлял он, – в период заката империи поклонение языческим божествам стало пустой формальностью”.
Три года подряд, отправляясь на дежурство в клинику, Лена проходила мимо дверей своей школы, но ни разу не зашла. Однажды она столкнулась нос к носу с их бывшей классной Маргаритой Николаевной. Та мило улыбнулась и неожиданно спросила: “Как Алексей? Ты что-нибудь о нем слышала?” Лена растерялась – ей казалось, что Маргарита просто не осмелится произнести имя Стеновского. “Я тогда сделала все, что могла, и даже больше, – добавила Маргарита, – у меня такие неприятности были…” Пришлось промямлить в ответ что-то невнятное. Очень хотелось сказать гадость, хотя, если вдуматься, ее ненависть к Маргарите смешна и несправедлива, а прошедшие годы ничего не значат – шестнадцатилетней девчонкой Лена пережила самые лучшие и самые позорные минуты в своей жизни. Все, что было потом, – шелуха. Потому что тогда в ее жизни был Лешка, а теперь его нет.
Алексей Стеновский, или, как все его называли, Стен, был первым в классе, причем первым во всем. Учился он легко, не прилагая усилий. И девчонки, и парни считали его бесспорным лидером. С ним было интересно, он умел рассказывать так, что все слушали затаив дыхание. Главным его коньком была история. Он раскапывал в пресно-унылых книгах удивительные подробности, и вместо сухой шелухи фактов и цифр у него получались яркие картины. Он говорил об известных событиях так, что официальное толкование сначала начинало казаться сомнительным, потом – идиотским. По натуре он был счастливым человеком – у него было призвание.Он хотел заниматься историей, и больше ничем. Обычно умников не любят – его любили, ему прощали и заносчивость, и вспыльчивость, и то, что называли неясным, но обидным словом “индивидуализм”. Только комсорг Ольга Кошкина его терпеть не могла. Индивидуализм она считала самым страшным пороком, болезнью хуже гриппа или сифилиса. Индивидуалистов не может быть в советской школе! Каждый член коллектива должен идти туда, куда указывает коллектив, делать то, что нужно коллективу, думать так, как требует коллектив. Не проходило дня, чтобы Кошкина не пыталась Алексея перевоспитать: требовала, чтобы он перестал читать Рея Брэдбери и Соловьева и взял в библиотеке “Как закалялась сталь”, ибо судьбу Павки Корчагина Кошкина непременно хотела обсудить с неправильно мыслящим комсомольцем. Стен отругивался, и Ольга грозила поднять вопрос о его поведении на предстоящем собрании.
А может быть, все было гораздо проще? Кирша, Лешкин лучший друг, рассказывал всем, что Кошкина в раздевалке после физ-ры лезла к Стену целоваться, но тот ее отшил, и с тех пор разъяренная Кошка всячески старалась досадить несостоявшемуся “другу”. Вообще-то Кирша пользовался в классе репутацией главного враля. Тогда, в восемьдесят четвертом, Ленка объявила историю с поцелуями чушью. Но кто знает, может, в ней была доля правды? Спустя столько лет во многом стоит усомниться. В одном Лена была уверена и тогда, и теперь: из всех парней, которых она знала, Стен был самым лучшим.
Когда она рассказывала о нем подругам, ей не верили. Одни вежливо молчали, другие хихикали и издевались: ловко завирает! Придумать подобную историю легче легкого, учитывая происшедшие с тех пор перемены. Теперь многие клянутся, что в восьмидесятых были если не сподвижниками, то единомышленниками Андрея Дмитриевича, а свой род непременно ведут от князей Долгоруких. Лена устала что-либо доказывать. Она просто вспоминала…
Тогда, весной, Стен постоянно что-то выдумывал: то они с Киршей сочиняли рукописный журнал, то пускали по классу тетради с самодельными комиксами или листки с нелепыми, но безумно смешными стишками.
Иногда Лешка отдавал Лене сложенный вчетверо листок и говорил: “Это только тебе”. А в этом листке – какой-нибудь странный рассказик.
Стен жил вдвоем с матерью в двухкомнатной кооперативной квартире. Мать воспитывала его одна, но в отличие от многих и многих они ни в чем не нуждались. Лешкина мать работала в НИИ завлабом. В те времена за научные степени хорошо платили. Когда Ленка в первый раз зашла к Стену и увидела его комнату, то онемела от восхищения. Две стены сверху до низу занимали стеллажи с книгами. Полки то сходились, то разбегались снова, образуя причудливую лестницу. Над кроватью висел написанный маслом пейзаж в буковой раме, а пол устилал толстый ковер ручной работы. На этом ворсистом ковре сидеть, скинув тапки, было одно удовольствие. Стен сказал, что ковер очень старый, но краски оставались на удивление сочными – красные, коричневые, золотисто-желтые.
В холодильнике нашлись готовые котлеты и вареная картошка, истребив все нехитрые припасы, они сидели на ковре и слушали маг. Когда кассета кончилась, Лешка взял гитару и спел пару куплетов из своей новой песни. Знающие люди говорили, что диапазон голоса у него почти две с половиной октавы, он мог бы стать певцом, но вряд ли мечтал о подобной карьере. Когда последний аккорд замолк, она захлопала в ладоши и воскликнула:
– Стен, ты гений!
Он не стал спорить. Она выпросила у него листок с текстом песни. На память. Что-то подсказывало ей, что он написал эту песню для нее.
В тот вечер они в первый раз поцеловались. Едва коснулись друг друга губами, потом еще раз. И смущенно отстранились друг от друга. Ленка хорошо запомнила дату – это было тридцатого апреля. Она еще спросила, пойдет ли Лешка на демонстрацию. И он ответил: “Пойду. Но только не со школой. Мать просила помочь нести плакат. А то в ее лаборатории только один мужчина, так что я должен подсобить”.
“И что за плакат?” – спросила Лена. Просто так спросила. Чисто автоматически.
И вдруг Стен покраснел. Он вообще редко краснел. А тут вдруг залился краской.
– “Слава советской науке”, – сказал он, отводя глаза.
И она сразу подумала, что он врет и на первомайскую демонстрацию идти не собирается, а пойдет куда-то, куда Ленке Никоновой нельзя.
Наверняка Первое мая Лешка проведет с ребятами. Дрозд, Кирша, Ник Веселков и Стен – эти четверо почти неразлучны. Возможно, отправятся в свой любимый пивбар “Медведь” – Кирша говорил, что они постоянно туда ходят.
