Ольга Лукас - Спи ко мне
Кэт родилась в Архангельске, в семье храброго капитана, бороздившего Северный морской путь. Рождение ребёнка совпало с увеличением объёма перевозок, за несколько лет до того совсем было сошедших на нет. Отец почти не бывал дома. Приедет, примет душ, поспит, пообедает, поспит, поужинает, поспит, навестит родителей, там пообедает и поспит, встретится с друзьями, сходит в баню, выпьет чарочку, поспит – и снова в рейс.
Отец очень хотел сына, а родилась дочь. Чтобы не расстраивать его (работа и так нервная), мать несколько лет скрывала половую принадлежность ребёнка. Соседи, посвященные в эту историю, подыгрывали.
Кэт принесли из роддома в кулёчке, повязанном голубой лентой, а затем полгода возили в голубой коляске. Она носила голубую шапочку, синий брючный костюмчик, матроску. Когда папа-капитан возвращался из плаванья, ребёнка звали Котя. Даже не звали – призывали к порядку. «Котя, уйди с балкона и не барабань половником по водосточной трубе – папа спит!»
Обман раскрылся, когда пришла пора идти в школу. Чтобы записать Катю в престижный класс, отец должен был задействовать свои связи и знакомства. Мать созналась в подлоге. Отец пожал плечами: «Значит, у меня был сын, а теперь есть дочь». Сходил «куда нужно», договорился, «с кем следует», и уплыл по Северному морскому пути. И снова привозил Кэт мальчишеские подарки: книги про моря и океаны и модели судов. А однажды, когда Катя уже заканчивала школу, подарил ей ноутбук. К Интернету она подключилась сама. С кем-то списалась, что-то кому-то переслала – и поступила в московский институт. Потом, правда, выяснилось, что за обучение там надо платить, и немало, а диплом государственного образца в институте не выдают, потому что истекла лицензия. Но Кэт уже была в Москве, и забрать её оттуда не было никакой возможности. Северный морской путь не пролегал через этот город, иначе отец-капитан приплыл бы за ней на красивом белом корабле высотой в пятиэтажный дом.
Кэт обжилась в столице, пропиталась её бензином и гарью, слилась с городским пейзажем. Лишь изредка, рассматривая изображенный на пятисотрублёвой бумажке Архангельский морской-речной вокзал, она вслух спрашивала себя: «Зачем я оттуда уехала?» Но вопрос этот главным образом был рассчитан на публику. Чтоб знали наших, северных, морских.
Итак, Кэт перестала завывать и принялась за работу. В наступившей тишине было слышно, как кричит в коридоре Вундеркинд Маша. Ей кто-то отвечал, тоже на повышенных тонах, но опознать этого человека не удавалось – второй собеседник то и дело срывался на визг.
Приоткрылась дверь. В кабинет осторожно заглянул Гогога. Убедился, что тут всё тихо, вошел внутрь и закрыл за собой дверь.
– Я посижу в вашем психологически комфортном убежище? – спросил он. – Там Митя и Вундеркинд Маша разом с ума сошли. И прямо под моей дверью.
– Нарисуй про них обличительный комикс, – посоветовала Мара.
– Нарисовал уже. Поэтесса Децибелла Ахмадулина читает на стадионе стихи без микрофона. Но это не про них получилось, они недостойны. К тому же орут такой отборной прозой!
– Что случилось-то? – спросила Наташа.
– Мите отдали какой-то проект, – охотно поведал Гогога, – который Маша год вела, ночей не спала. На ноги поставила, процесс наладила, оставалось только следить, чтобы всё работало. Но пришел серый волк Митя и сделал «Ам!»
– И стоит из-за этого надрываться? – удивилась Наташа. – У кого готовые проекты под Митю не забирали? Как маленькая, честное слово.
– Я пытался это объяснить, но мой слабый голос потонул в децибелах, – развёл руками Гогога. – А ещё у меня Интернет упал.
– Он у всех упал, потому что профилактика, – наябедничала Кэт. – Упал, отжался и снова бегает.
– Да? Тогда я скоро уйду, – пообещал Гогога. – Но сперва угадайте, что я принёс.
Он достал из-за спины твёрдую пластмассовую папку, из папки извлёк рисунок, сделанный цветными карандашами.
Мара и Кэт вопросительно посмотрели в сторону Наташи. Та кивнула – можно.
Гогогу окружили. На прямоугольном куске картона художник изобразил какие-то хибарки, круглую горку и изукрашенный гробик подле неё. Но всё это было где-то внизу. Большую часть полотна занимало небо, расцвеченное невиданными красками. По небу мчался сперматозоид в тюбетейке.
Наташа и Мара быстро сдались. Кэт азартно предлагала версии, но Гогога только качал головой.
– Ладно, всё, говори уже, что это! – не выдержала Наташа. – Умеешь ты публику заинтересовать.
Гогога посмотрел на Кэт. Та кивнула, признавая поражение.
– Перед вами, – голосом дипломированного экскурсовода произнёс Гогога, – первая часть моей новой серии! Лубочная картина «Вирус Алим летит в Иерусалим»!
Рисунок внимательно рассмотрели и нашли, что название подходит как нельзя лучше.
– Гогогочка, ты какой-то реактивный, – возвращаясь на своё место, сказала Наташа. – Только что с совещания – и уже размахиваешь тут своими художествами. Тебя бы упорядочить…
– Упорядочить меня никак нельзя. Я две жизни живу, одну в другую вписываю.
– Врисовываю, – подсказала Кэт.
– Вживляю, – подобрал нужное слово Гогога. – У меня, видите ли, други, был брат-близнец. Он, значит, умер совсем малюткой, а я – остался. Теперь живу за себя и за брата. За брата я – менеджер проектов. Это ведь хорошая работа для взрослого брата? Когда твой брат – менеджер, у него всегда водятся деньги, можно занять. Без отдачи – братья же. А за себя я – художник. Хочу рисовать – и рисую. И никто мне не запретит. И брату очень нравится.
Публика молчала, потрясённая таким откровением. Гогога прислушался: Вундеркинд Маша затихла. Он аккуратно положил картину обратно в папку и пошел показывать её другим.
– Как вы думаете, он шутит или ненормальный? – спросила Наташа, когда за менеджером-художником захлопнулась дверь кабинета.
– Брат шутит. А Гогога – всерьёз говорит, – уверенно сказала Кэт. – Бедный он бедный. В наше время две жизни жить – это совсем можно свихнуться. Тут в одной ничего не успеваешь!
– Многие живут две жизни, как он, – задумчиво сказала Мара, – только не осознают этого. Одну жизнь – втайне, для себя. Другую – явно, для общества. Или для родителей. Или для некоего стороннего наблюдателя, которого возвели на пьедестал. Наблюдателю, кстати, чаще всего наплевать и на пьедестал, и на то, что кто-то живёт ради него не своей жизнью.
– А как понять, своей я жизнью живу или нет? – поинтересовалась Кэт.
– Не знаю. Может быть – во сне. Если тебе настойчиво что-то снится – значит, это твоя настоящая жизнь стучится в дверь. А может быть, и нет.
