Александр Прозоров - Зубы дракона
— Ничего себе… — я попытался себе представить, как можно провести детство на вершине горы и ни разу не полазить по обрывам, и не смог. — Дай лучше попить, во рту пересохло.
— Что попить? — удивился Чегай.
— Ну, ты взял с собой пожевать чего-нибудь, попить?
— Не-ет, — неуверенно сообщил парнишка.
— Ты полез в горы, не взяв с собой ни жратвы и ни питья? — не поверил я своим ушам.
— Не…
— Чегай, извини за прямоту, но ты законченный идиот.
Вот так. Связался на свою голову. Вниз дороги нет, наверх путь неизвестен, голые скалы кругом, и при этом ни глотка воды, ни крошки хлеба… Ложись, да помирай.
Впрочем, с едой разобраться можно. Только что суслика какого-то поймал. Раз трава меж камней к солнцу лезет, значит травоядная мелюзга здесь жить должна. А вода… Я повернул голову на шум водопада. Надо искать, а не плакать.
— Ладно, хватит отсиживаться, — окликнул я Чегая из древнего рода властителей… или как их там? — Пошли.
Место, где мы оказались, террасой назвать было нельзя. Скорее, очень пологий склон, который по мере нашего движения в сторону водопада становился все круче и круче. К счастью, все камни на склоне держались за свои места крепко и надежно, словно вмурованные в тело горы. То же относится и к крупным валунам. Поэтому, хотя берег реки и лез в высоту под углом градусов в шестьдесят, за одним из крупных камней, густо покрытым серым мхом и обросшим снизу довольно сочной травой, нашлось хорошее место для ночлега. Можно было спокойно вытянуться во весь рост вдоль его могучей стены, и не бояться скатиться во сне в пропасть.
Вода шумела плотным потоком совсем рядом, в паре шагов: ложись на пузо, и черпай ладонями ледяную влагу, сколько душеньке угодно. И смотри, как совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, река обрывается, бесстрашно бросаясь вниз, в Колодец, в Долину Охотников, в другой мир. И завидуй. Ты такого не умеешь. Сидишь на склоне, как клоп на стене, и способен только на маленькие пугливые шажки…
* * *— Ты стал слишком часто стекленеть взглядом, — мрачно сообщил Капелевич, — это нехорошо.
Опять гараж. Гришка в замызганном халате истребляет немецкое шампанское. И пытается задурить мне голову сказками о снах и сновидениях.
— Гриша Капелевич, — раздельно произнес я, стараясь привлечь его внимание, — во-первых, никакой сон не даст человеку зубы, способные разгрызть стекло; и во-вторых, на моей памяти, я уже две недели ничего здесь не ем. А во сне питаюсь. Нет такого сна, который может обеспечить человека пищей.
— Ну, тут я несколько упростил, — без лишних увиливаний согласился Капелевич, — дело заметно сложнее.
— Значит я там не сплю?
— Я думаю, с тобой произошло то, что нередко случается с некоторыми людьми…
— Что?
— Ты понимаешь, обычный мир…
— Гриша, не тяни кота за хвост!
— Goddamn! Ничего я не тяну! Вспомни, что я говорил пять минут назад. В этом мире мы видим только то, что необходимо для нашего существования. Все остальное мозг опускает. Как в беседе за праздничным столом: все болтают обо всем, но ничего интересного, и этих разговоров ты не слышишь. Но вот прозвучало интересное слово, и ты мгновенно выделил разговор из множества других, услышал его. Кто-то другой сказал интересную вещь, ты перестал слышать предыдущий разговор и стал следить за новым. Так и здесь. Пока ничего не происходило, ты игнорировал этот слой своего существования. Но вот там произошло нечто важное, что-то потребовало твоего внимания. И ты стал видеть этот пласт своей вселенной. И считаешь, что открыл новый мир.
— Ты хочешь сказать, что люди существуют одновременно в разных мирах, и даже не замечают этого?
— Почему не замечают? Замечают. Темной ночью, когда этот мир перестает играть такую важную роль, когда событий в нем становится совсем мало, люди забираются в кроватки, закрывают глазки, и начинают путешествовать по мирам…
— Что-то ты, Гриша, загнул…
— Почему? Ахинею большинства снов проще всего объяснить именно наложением впечатлений от десяти-пятнадцати разных миров. Если некоторые сны четко ясны и последовательны, означает, что мир, который мы видим, требует от нас внимания. А многие люди из сумасшедших домов дебильны здесь именно потому, что слишком заняты в другой плоскости бытия. А здесь их кормят, поят и одевают. Нет необходимости заострять внимание. Не забывай, все мы видим не действительность, а изготовленную подсознанием картинку. То, что с тобой сейчас случилось, происходит со всеми постоянно, но просто не влияет на обычную жизнь.
— Как это не влияет?
— Goddamn! Элементарно! Ты военнообязанный?
— Ну и что?
— А то. Когда ты родился, твоя личность не только писалась в пеленки, но и обживалась в картотеке военкомата. Ты рос, начинал рвать штаны и выдергивать страницы из дневников. И одновременно переползать из категории в категорию. А потом получил паспорт и вдруг — тресь!!! Повестка! И вот тут ты с удивлением обнаруживаешь, что существует еще целый мир, мир армии, в котором ты живешь давным-давно, но ни разу даже не подозревал об этом. А еще, сам не замечая того, ты существуешь в мирке соцстраха, джунглях здравоохранения и пещерах МВД, во вселенной налоговой инспекции. Ты этого не замечаешь, пока вдруг не раздается звонок с просьбой явиться на прививку. Или внести налог за полученный подарок. Только тогда ты замечаешь, что у тебя есть еще несколько планов существования. Просто эти планы не требуют твоего внимания. Так, нырнуть в них время от времени и тут же вынырнуть обратно. Только это происходит на уровне общественно-личностном, а здесь — на уровне тела. Это даже не параллельный мир, это мир в котором мы живем. Просто ты стал видеть его лучше!
— Звучит наукообразно. Но ты забыл один нюанс: у твоей теории нет доказательств!
— Что?! — Капелевич бурно захохотал, — Что ты сказал? Боже мой, и это ты будешь говорить мне, что нет доказательств?! Ты? После всего, что с тобой произошло?! Игорь, ты бесподобен. Обгрызи-ка еще стаканчик, и мы выпьем вторую бутылку вместе!
Глава 3
Улыбайся, идиот
Разбудил меня холод. Тело болело так, словно его прогнали сквозь строй. Здорово ломило ребра — камешки импровизированного ложа впились в спину, но сон разогнала все же не боль, а холод. Сперва, не открывая глаз, я попытался повернуться на бок и скрутиться калачиком, но тут выяснилось, что вертеться негде. Постель напоминала школьный пенал — жесткий, тесный и неудобный. Тогда я недовольно зарычал и открыл глаза.
В воздухе висел туман. Да такой, что его впору резать ножом на куски и продавать как пудинг: в белой пелене невозможно различить даже собственных ног, не говоря уж о склоне горы. Липкая влажная вата вяло ползла от реки через нас куда-то дальше, и при каждом прикосновении к камням мгновенно обращалась в тонкие струйки воды. Сырость заполняла нос, уши, рот, заползала под рапсодию, чавкала в рапсанах, парила на руках. Чегай, сопящий рядом со мной, вымок так, словно купался в одежде.
