Тимофей Алексеев - Дети заката
Домов брошенных много: кто их здесь купит? Кому они нужны? Сбылись мечты вождей, что у власти когда-то стояли, жить общиной, коммуной. Сознание пришло в головы многих людей, объединяться стали самые низкие слои общества, бомжи да пьяницы. Вместе легче им стало прожить. Вот и переезжает спившаяся братия из одного дома в другой. Сначала сожгут заборы, потом стайки — всё одно скотины никто уже из них не держит, — потом полы из нежилых комнат. Ну а потом в следующий дом. И дрова готовить не надо. Да и готовить их нечем, всё уже давно пропито: и бензопила, и простая пила. Топор и то на два вот таких хозяина.
Умирает деревня, умирают люди, нравственно умирают. Раньше люди боялись собак, теперь собаки, какие остались, боятся людей. Только зазевайся — вмиг на гуляш пойдёшь. Вот они с сердитым рычанием и обегают людей. Собака, она ведь животное умное. Теперь даже свои собачьи свадьбы подальше от людей делают, в лесу или за поскотиной. Не то что им стыдно вдруг стало — жить хочется… Отбились от людей и потихоньку дичают. Кормить-то их никто не кормит, да и нечем. Вот и сбиваются в стаи: так легче прокормиться. Умнее людей оказались.
Заработать народу негде. Если ещё есть осенью урожай: шишки да брусника — отложат немного деньжат на зиму. А если нет урожая — на нет и суда нет. Вот так и живут, и рядом три такие деревни. Но вот что странно: есть нечего, спать не на чем, а каждый день пьяные…
Вымирает деревня, да уже почти вымерла. Десять-пятнадцать дворов осталось нормальных семей, да пара стариков да старух живут, что отказались к детям своим ехать. А те, что ходят по деревне, — те уже давно покойники, потому как нет до них никому дела, как до домов с голыми стропилами. А кому нужны покойники? Вон лежат они себе на кладбище, посещают их раз в год на родительский день — и всё. Ну, а этих, что ходят по деревне, тоже посещают, но когда выборы в депутаты, в областную или районную Думу. Только Думе ли думать о крышах с голыми стропилами? У них дела государственной важности…
А метель метёт, она своё дело знает. Может, скоро и выметет последнее людское тепло из домов. И останутся только одичавшие собаки, постепенно превращающиеся в волков, а иначе им тоже не выжить. Собака, она ведь не человек — умнее. И если уж совсем собакам трудно станет, они в город уйдут: там теперь мода стала для собак приюты строить, кормить и лечить их там будут. Вот только сказать собакам об этом, может, будет некому. Лечить людей от пьянства государству дорого, и заметёт метель последнего. Сравняет чистым белым снегом деревню, и найти можно будет её только по флагу на сельсовете… Страшно, правда, Господи…
Леший устало вышел на улицу. Мысли о родной деревне взбудоражили его. Неужели нельзя помочь покатившейся, как с крутого яра, не деревне — стране? Неужто всё так и будет продолжаться? И когда это остановится?
Сигарета потухла, тоскливо кричала птица за рекой. Мысли были в голове тягостные.
А может, плюнуть на всё? Жить как живётся, не портить нервы. Забыть всё, что случилось с ним. И пока всё, что окружает его, катится в тартарары, его уже и не будет. А после него, может придут, родятся новые люди, которые и поднимут нашу страну, вознесут на вершину… Может, они как раз и поведут людей на зарю, если уж мы дети заката. А только нужна ли нам воля?! Если мы не знаем, что с ней делать. Наверное, в нас за много столетий она переродилась, мы забыли назначение её. И если дай нам волю на полную катушку, мы, наоборот, перестреляем друг друга. Вот несколько лет назад только приоткрыли нам этот кран. А что из этого получилось? Безнаказанность получилась. Стали творить чёрт знает что, и, как всегда, до крайностей. Беспредел. Воля — ведь это как после удушья схватить полной грудью чистого воздуха, захлебнуться можно. Или в нас действительно появилось рабское начало? И только отлетят от нас цепи и кнут, мы тут же вершим бунт, страшный и кровавый? А всё потому, как не знаем, что такое воля, и каждый понимает её по-своему. Мы её понимаем как вседозволенность, так как перестали понимать, ради чего и кого мы живём. Мы не помним и не знаем о заветах и традициях наших предков. И всё мерим на свой глазок, так как другого измерения не ведаем. Мелкими стали наши ценности…
И вот и гуляет теперь вольный ветер по вольным вымершим деревням, гремит последним несорванным рубероидом и железом. Ведь вольным до вольных разве есть какое дело? Вольному воля… Извратили всё от недомыслия. Может, это и не воля совсем, а самоуничтожение, так как настоящей-то воли мы не знаем: про неё нам никто не рассказывал.
Глава 10
Не стал расспрашивать Леший Невзора, только каким-то внутренним чутьём почувствовал, что неспроста он тут. И испуг за русалку не ускользнул от него. Но Леший много проработал в лесу с разными мужиками. С бывшими зеками работал и с такими, кто себе на уме. Люд разный, и с ним надо жить в тайге-матушке бок о бок, в одной палатке, а то и без палатки, у костра. Из своего опыта знал: не надо расспрашивать, кто пожелает, сам всё расскажет, и уже не соврёт, как на допросе. А то ведь от расспросов вообще может закрыться человек и тогда слова не скажет. Но показалось, что и участковый что-то почувствовал в поведении Невзора. Может, просто показалось — как знать? Хоть и молодой был Коля Колесников, но дошлый по сыскной работе.
В милицию пришёл после Чечни, срочную там был, потом ещё два раза отправляли его туда, но уже из органов. Последний раз ему не повезло, зацепила снайперская пуля, по лёгкому прошлась. Медики еле на работе оставили, только из уголовного розыска перевели участковым да направили в село Бураново. Перевёз жену Ольгу да двоих пацанов-погодков, и вот уж третий год он здесь и сыскарь, и дежурный, и тюремщик. Сначала лихо взялся за торговцев спиртом. Только вызвали в район, пожурили да напомнили о его здоровье: дескать, поберегись, нельзя так круто с народом, а то и до пенсии не дотянешь, надорвёшься. Почернел тогда лицом Коля, в себя было ушёл, молчал всё. Только по деревне слух прошёл, от самих же торговцев, что нельзя их трогать — и с работы вылететь можно, так как у всех у них заступники есть. Знают, кому и сколько заплатить надо.
На реке его тогда Леший встретил, тот сидел и пил в одиночестве. У Дмитрия пиво было, подсел он к нему. Взгляды встретились.
— Что, хреново тебе, я вижу, начальник? Так сейчас всем хреново. Только жить надо и так, не всегда гладко бывает. Жизнь, она ведь как лошадь: то трусцой бежит, а то зауросит и попрёт по кочкам да колдобинам. Весь рот грязью да рожу дерьмом забьёт. Бывает, отмоешься, а может, и до конца дней своих в том дерьме ходить будешь.
— Ты, я вижу, философ…
