Охотники за душами (СИ) - Брэдфорд Крис
Феникс бредет к реке и падает на колени у края воды. Молча смывает с рук присохшую грязь и умывается. Подойдя ближе, я вижу, что он морщится от боли.
– Сильно он тебя? – неловко спрашиваю я.
– А это ты мне скажи. – Он со стоном стягивает куртку, и я вижу, что футболка насквозь пропиталась кровью. Я зажимаю себе рот, чтобы не заорать от ужаса – крови слишком много, что же ее так много? На секунду к горлу подкатывает тошнота.
– Совсем все плохо? – Феникс замечает, как я перепугана.
Я изо всех сил стараюсь взять себя в руки и как можно спокойнее пожимаю плечами:
– Ну, так я не очень вижу, нужно снять футболку, чтобы я посмотрела.
Я осторожно помогаю ему стянуть футболку. Морщась от жалости, осматриваю раны от выстрелов – вся спина в крови и рытвинах от дроби, но куртка и рюкзак, кажется, приняли на себя большую часть удара. Синяков больше, чем открытых ран.
– Похоже, большая часть дроби вошла неглубоко, – сообщаю я.
– Все равно жутко больно, – выдыхает Феникс сквозь зубы. Он машет рукой в сторону изрешеченного рюкзака: – Там, в боковом кармане… аптечка…
Я протягиваю ему металлическую коробку с вмятиной на крышке: каким-то чудом аптечка уцелела.
– Угу, молодец. Вот ты меня и подлатаешь, – он возвращает аптечку мне.
– Я?
Он кивает. Я смотрю на аптечку, как на какой-то инопланетный артефакт, потом перевожу взгляд на его окровавленную спину.
– Может, лучше в больницу?
Феникс смотрит на меня одновременно насмешливо и с жалостью:
– К сожалению, Дженна, мы лишены этой прекрасной возможности… если, конечно, не хотим, чтобы нас арестовали.
Я неохотно открываю крышку и диким взглядом обвожу весь набор бинтов, пластырей, турникетов, антисептических салфеток, шприцев и марли.
– И что мне со всем этим делать?
– Да что обычно. Меня спасать. – Он улыбается, и его уверенность в моих медицинских способностях кажется мне настолько же обнадеживающей, насколько необоснованной.
– Но я же никогда не… – Я не договариваю, ведь и так понятно, что мне на это ответит Феникс. – Ладно, – вздыхаю я. – Как-нибудь разберемся.
Я копаюсь в аптечке, не зная, с чего начать. У нас в школе были курсы первой помощи, но ведь совсем базовые! Типа там как приклеить пластырь… что делать, если укусила оса… звоните 103 или 112. А вот как быть с огнестрельными ранениями, я что-то не очень знаю. И тут мне вспоминается Отблеск событий в бомбоубежище. Тогда я слишком психанула, чтобы обратить внимание на детали, но на мне ведь точно был белый халат. Одна за другой передо мною встают картины из той жизни, где я была санитаркой во время Второй мировой войны. Я позволяю Отблеску заполнить сознание и полностью доверяюсь интуиции. Надеваю хирургические перчатки, осторожно протираю спиртовыми салфетками спину Феникса. Нахожу пинцет, его тоже обеззараживаю с помощью салфеток. Уверенными точными движениями подцепляю и вытаскиваю дробины – Феникс каждый раз сжимает зубы, чтобы не закричать. Наконец с дробью покончено. Я промываю раны, потом накладываю повязки и клею пластыри. Отхожу в сторону и осматриваю результат работы.
– Ну что, доктор Дженна, каковы мои шансы? – ухмыляется сквозь боль Феникс.
– Ты похож на плохо упакованную посылку с почты, везде дырки и скотч! – Шутка так себе, но я смеюсь от облегчения. – Зато ты жив!
Феникс тихонько качает головой:
– Да уж, иногда я сомневаюсь, кто тут за кем присматривает все эти жизни подряд.
Я ласково ему улыбаюсь:
– Ну, мы можем по очереди приглядывать друг за другом.
Он вскидывает на меня свои прекрасные сапфировые глаза, и взгляд такой ясный, такой открытый и беззащитный, что я снова чувствую все то же странное и непреодолимое притяжение. Прежде чем напряжение станет непереносимым, я отвожу взгляд и с особой тщательностью принимаюсь наводить порядок в аптечке.
Через мгновение Феникс тоже отворачивается. Порывшись в изорванном рюкзаке, он извлекает оттуда пробитую бутылку, в которой еще осталось немного воды, и сплющенные в лепешку сэндвичи.
– Хм, это был наш обед, – мрачно говорит он.
Я вдруг понимаю, что после скудного завтрака мне ужасно хочется есть.
– Может, оно еще съедобное? – с надеждой спрашиваю я.
Феникс осторожно передает мне еду и снова лезет в рюкзак. На дне он находит запасную футболку, не пострадавшую от выстрелов. Правда, ее залило водой из пробитой бутылки, так что Феникс вешает ее сушиться на ближайшем кусте. Потом мы садимся рядом на берегу, жуем остатки сэндвичей, время от времени выковыривая из них дробь, и слушаем, как мирно плещутся волны в реке. Время от времени я украдкой поглядываю на Феникса. Конечно же, ему должно быть по-прежнему больно, но он ни разу не пожаловался, да и, кажется, вовсе не ждет благодарности за то, что пожертвовал собой, защищая меня. Именно это, а даже не Отблески, заставляет меня окончательно поверить в то, что он в самом деле Защитник моей души.
Он же правда, по-настоящему заслонил меня собой от пули. Такое мужество и такой бескорыстный героизм трогают меня невероятно…
– О чем ты так задумалась? – спрашивает Феникс.
Я моргаю, словно очнувшись от сна, и вдруг понимаю, что все это время пялилась на него.
– Э-э-э… гммм… ни о чем. – Я поспешно перевожу глаза на бутылку, которую до сих пор вертела в руках. Чтобы сделать глоток, пробоины от дроби приходится затыкать пальцами. – Просто интересно, что мы теперь будет делать.
Феникс пожимает плечами:
– Думаю, поищем другой тайник.
Струйка воды из бутылки проливается мне на джинсы.
– Может, лучше сразу добраться до Габриэля? – спрашиваю я.
– Нам нужно действенное оружие против Танаса, – объясняет Феникс. – Иначе мы перед ним беззащитны.
– Какое оружие?
Феникс в задумчивости кривит губы:
– Зависит от того, что в тайнике.
– А где нам его искать?
– Хороший вопрос. – Феникс вонзает было зубы в сэндвич, морщится, выплевывает очередную дробинку и выкидывает остатки. – Нужно порыться в памяти.
Он садится в позу лотоса, закрывает глаза и замедляет дыхание. Несколько минут стоит тишина, слышно только, как шумит река и как ветер шелестит в высокой траве. Кажется, Феникс в глубоком трансе. Сначала он полностью неподвижен, но постепенно начинает немного раскачиваться из стороны в сторону и что-то бормотать. Я наклоняюсь к нему, но все равно не могу ничего разобрать. Его голос становится глубже, кажется, что знакомый американский акцент полностью пропадает. Вдруг он выкрикивает на чистом британском английском: «Прячься!» – и, к моему ужасу, начинает биться, словно в судорогах, его сотрясает сильная дрожь. В надежде как-то его успокоить я кладу руку ему на плечо…
20
– Прячься! – выкрикивает он. Мы ныряем в нишу у камина. Я крепче сжимаю его руку, чувствуя, как сотрясаются стены башни над воротами. Нам на головы сыплются пыль и штукатурка.
Пушки ревут, словно полчище огнедышащих драконов, их ядра легко выбивают кладку из стен нашей крепости.
Уильям дожидается, пока осядут тучи пыли, и сквозь разбитое окно смотрит вниз, на осаждающие замок парламентские войска.
Около двух лет назад разгорелась английская гражданская война. Нашим сначала удалось одержать несколько побед, но вскоре удача отвернулась от роялистов – сторонников короля, в числе которых были и мы. Круглоголовые так стремятся уничтожить нас, что даже зима им не помеха. Восемнадцать дней как они стоят лагерем в полях под замком, они не только отбили атаку лорда Хоптона, но и осушили озеро, откуда мы в замке брали воду. А с нынешнего утра им на подмогу пришла артиллерия.
Оба мы с горечью осознаем, что замок неизбежно падет, это лишь вопрос времени.
– Что же нам теперь делать? – спрашиваю я Уильяма.
– Молить Бога о заступничестве, – отвечает он, сжимая рукоять рапиры. – Или погибнуть в бою.
Следующий выстрел снова попадает в нашу башню, она сотрясается до основания, и я в страхе прижимаюсь к Уильяму. Снизу до нас доносятся крики раненых солдат и запах пороха. Свистят стрелы, грохочут мушкетные выстрелы – защитники замка все еще не сдаются и пытаются отстреливаться, но что это в сравнении с сокрушительными залпами вражеских пушек?
В этот миг в комнату широкими шагами входит мой отец.
– Анна! Что ты здесь делаешь? – сердито спрашивает он. – Ты должна быть в донжоне, в безопасности.
Его вид внушает трепет – высокий, с орлиным носом и остроконечной бородкой, истинный роялист, комендант замка. Мне нелегко прямо посмотреть ему в глаза.
– Мне спокойнее с Уильямом, отец, – робко отвечаю я.
Отец бросает на него уничтожающий взгляд:
– Вам, капитан, следовало бы понимать…
В знак почтения Уильям снимает шляпу:
– Прошу прощения, комендант. Я лишь подумал…
– Вам стоило бы не думать, а выполнять мои приказы, – резко отвечает отец. – Будьте любезны сопроводить Анну в донжон и занять свое место на крепостной стене.
– Но, отец… – я пытаюсь возражать, однако он обрывает меня властным взмахом руки:
– Довольно. Я не стану спорить с собственной дочерью, с меня достаточно круглоголовых под стенами.
Я понимаю, что никогда не смогу объяснить ему, что связывает нас с Уильямом. Никогда не смогу рассказать, что он мой Защитник, что его долг – жить и умереть рядом со мной и ради меня.
Уильям ведет меня к выходу – кажется, он тоже понял, что спорить с начальством бесполезно.
Мы направляемся было к лестнице, но тут в комнату вваливается солдат – он едва держится на ногах и бледен до того, что лицо кажется серым, мундир изорван и залит кровью.
– Комендант… – говорит он, задыхаясь. – Круглоголовые пробили стены!
Отец разражается жуткой площадной бранью, и это поражает меня чуть ли не больше, чем принесенное солдатом известие, – я ведь всегда видела, как он сдержан и набожен.
Десятитысячное войско накатывает на замок, боевой клич перекрывает рокочущий грохот артиллерии.
– Соберите всех, нужно отбить атаку этих предателей, – командует отец.
– Но люди слишком ослаблены, они не могут продолжать битву, – настаивает солдат.
Отец краснеет от гнева:
– Во имя короля и страны, мы не сдадим замок!
– Но, сэр, ведь с тех пор, как они осушили озеро, никто из нас вот уже три дня как не пил ни глотка воды, – возражает солдат. Я вижу, что губы его потрескались, а глаза запали. – Уверяю вас, дух людей, быть может, и не сломлен, но плоть слаба. Комендант, если мы продолжим сражение, они вырежут всех нас, не щадя ни женщин, ни детей.
Отец мрачно смотрит на измученного солдата. Потом он переводит глаза на меня, и я замечаю, что его взгляд полон непривычной мне теплотой и нежностью.
– Что ж, – говорит он, – тогда придется сдаться.
Он тяжело вздыхает и горестно опускает голову.
Уильям поворачивается ко мне и горячо шепчет:
– Твой отец сдается, но мы не сдадимся.
Он берет меня за руку и ведет в соседнюю комнату, мою бывшую спальню, которую теперь отдали под военные нужды. Уильям подходит к кровати, вытаскивает из-под матраса коричневый кожаный мешочек и поспешно проверяет, все ли на месте.
– Нам нужно это сохранить, – говорит он мне. – И в нынешней жизни, и в следующей.
Он берет с подоконника пустой глиняный кувшин, кладет в него сверток и запечатывает крышку. Потом подходит к очагу, достает из ножен кинжал, просовывает его в щель между камнями, расшатывает и достает один из них. За камнем открывается небольшое углубление.
– Мы спрячем кувшин здесь. Запомни хорошенько, Анна, – возможно, это понадобится тебе в будущем.
Я смотрю на его прекрасное лицо, обрамленное завитками густых гладких волос, и киваю.
– Никогда не забуду, – серьезно говорю я, словно принося клятву.
Пока он прячет кувшин в стене, я выглядываю в окно. Парламентские войска заполонили двор замка, но я замечаю, что отряд солдат отделяется от основной группы и направляется прямо к нашей башне над воротами. Мне становится холодно, словно я вдруг оказалась на ледяном зимнем ветру за стенами башни.
– Кажется, он идет за нами, – дрогнувшим голосом предупреждаю я Уильяма.
Более всего нас с ним всегда страшили не война и не армия круглоголовых, а Танас и его Охотники за душами.
Рукояткой кинжала Уильям успевает вколотить камень на прежнее место за мгновение до того, как в комнату вбегает молодой солдат:
– Капитан, я видел Черноглазых! – выпаливает он.
– Сколько? – Уильям стремительно вскакивает на ноги.
– Десятеро, может, больше, – отвечает солдат. Заметив меня, он смущается и неловко, слишком резко склоняет голову. Я вспоминаю, что этого тощего парня зовут Ральфом, хотя другие солдаты прозвали его Кроликом из-за нервного тика и привычки носиться сломя голову.
– Что ж, тогда будем сражаться вместе, Ральф. – Уильям обнажает рапиру, готовясь к бою.
И без того круглые глаза Ральфа распахиваются еще шире, в них плещется страх.
– Н-но, сэр, я ведь не умею фехтовать так, как вы.
Уильям смотрит на него с укором:
– Что же ты, отказываешься защищать жизнь нашей леди?
Бледные щеки парня краснеют, и, кажется, в нем разгорается мужество. Он расправляет плечи и нетвердой рукой тянет из ножен узенький клинок.
– Хорошо, – одобрительно говорит Уильям. – Нам придется прорубать себе путь из замка.
Втроем мы бросаемся вниз по винтовой лестнице, но навстречу нам уже грохочут тяжелые шаги. Широкогрудый солдат в круглом шлеме и коричневой кожаной куртке преграждает нам путь. Его черные глаза останавливаются на мне, он поднимает меч и бросается в атаку. На узкой лестнице ему тяжело развернуться, и Уильям, легко отразив неловкий удар, вонзает рапиру ему в горло. Тело Охотника тяжело валится на ступени. Стоило, однако, с ним разделаться, как его место немедля занимают новые солдаты с такими же пугающими безднами черных глаз.
Нам приходится отступить, и мы бежим по коридору, который упирается в тяжелую дубовую дверь. Уильям толчком распахивает ее, и мы оказываемся на крепостной стене, ведущей к донжону, нашему последнему убежищу. По щекам хлещет ледяной ветер, Охотники идут за нами по пятам. Они слишком близко. У подножия каменной лестницы ко входу в донжон Уильям и Ральф останавливаются и разворачиваются лицом к врагам. Охотники, подняв клинки, наступают на нас по двое в ряд. Я различаю фигуру Танаса – он кажется выше прочих, в правой руке огромный палаш, тускло блестит на груди сталь его кирасы. Его испещренное шрамами лицо с ненавистью смотрит на меня сквозь решетку шлема – ни тени милосердия во взгляде.
Пушечный огонь прекратился, но во дворе замка парламентские солдаты режут попавших в ловушку роялистов. Краем глаза я замечаю отца, размахивающего белым флагом в отчаянной попытке сдаться круглоголовым и уберечь своих людей.
Но мы никогда не сдадимся, мы будет драться с Танасом до последней капли крови.
– Беги! – кричит мне Уильям. – Мы их задержим.
И я бегу по ступеням. За моей спиной – звон стали. Выкрики сражающихся. Звук рассекаемой плоти и всплеск крови. Предсмертный вопль разрывает ледяной воздух. Я быстро оглядываюсь через плечо и вижу, что беднягу Ральфа пронзил клинок Танаса. Он брезгливо отпихивает тело юноши в сторону и сталкивает его со стены.
Мне делается тошно, мне жаль Ральфа, и я отчаянно боюсь за жизнь своего Защитника. Теперь он остался один против целого отряда Охотников. Уильям виртуозно отражает град ударов, его рапира блестит, как молния. Он пронзает грудь одного из солдат, бьет другого рукоятью в лицо. Но здесь не спасет ни доблесть, ни умение – врагов попросту слишком много. Охотник с иссиня-черными волосами размахивает обоюдоострой алебардой, тесня его назад. Очередной удар заостренного на конце лезвия наносит ему страшную рану.
О, если бы только у меня был меч! Я встала бы с ним плечом к плечу и дралась бы до последней капли крови. Хотя он бы, конечно, сказал, что мне не следует рисковать ради него жизнью, что моя душа и живущий в ней Свет слишком драгоценны. По крайней мере, я могу попытаться обеспечить нам с ним безопасное укрытие. Я со всех ног бросаюсь вверх по лестнице ко входу в донжон, колочу кулаками по деревянной подъемной решетке и пытаюсь докричаться до привратника.
– Откройте! – кричу я.
– Но как же это, миледи?
– Впустите нас! – я пытаюсь говорить повелительно.
У подножия лестницы растет гора тел. Пятеро Охотников истекают кровью, но Уильям заплатил за победу дорогой ценой – алебарда Охотника пронзила ему бок.
Уильям, пошатываясь, медленно поднимается по ступеням. Он зажимает рукой рану в боку, между пальцами струится кровь.
– Открывайте! – рычит он. – Приказ коменданта!
Решетка медленно начинает подниматься. Слишком поздно! Танас и трое уцелевших Охотников уже перебираются через наваленные грудой тела и поднимаются к нам. Танас усмехается, он видит, что его жертвам не вырваться из ловушки. Он так торопится первым схватить меня, что обгоняет своих Охотников.
Уильям упирается в решетку в тщетной попытке подтолкнуть ее вверх. Щель между дубовой перекладиной и камнем ступени все еще немногим больше локтя, но я бросаюсь на пол и ныряю в нее, словно мышь от кота. Как только щель становится шире, Уильям проталкивается следом за мной.
– Закройте ворота, – приказывает он, и решетка с грохотом падает в последнюю секунду перед тем, как Танас добирается до входа.
– Проклятие! – шипит Танас. Его холодные беспощадные глаза смотрят на нас сквозь решетку. Он осматривает кованые железом ворота, поднимает взгляд на несокрушимые каменные стены донжона и вновь кривит рот в злорадной ухмылке: – Ха! Ваше убежище станет вашей тюрьмой!
Он разражается безобразным каркающим смехом. Уильям захлопывает внутреннюю дверь донжона у него перед носом, и мы отходим подальше от входа, в крохотный внутренний дворик. Я окидываю взглядом высокие стены, за пределы которых нам теперь не выбраться.
– Что дальше? – спрашиваю я.
– Продержимся здесь… – морщась от боли, Уильям пытается осмотреть кровоточащую рану, – сколько сможем.
– Но чем нам это поможет, капитан? – мрачно спрашивает привратник. Он с тяжелым вздохом опускается на землю рядом с другими измученными солдатами, которые, как и мы, нашли убежище в донжоне. – Комендант поднял белый флаг. Битва проиграна.
Мы с Уильямом обмениваемся встревоженными взглядами. Оба мы понимаем, что, если ворота откроются вновь, битва за мою душу будет безвозвратно проиграна.
