Ника Ракитина - Крипт
— Не отдам.
В углу, где в измятых драпировках роилась тьма, раздалось отчетливое хмыканье.
Глава 19.
1492 год, июнь. Замок Эйле
Сабина не любила, когда над ней смеялись. А потому, не раздумывая, не расспрашивая, дух там или живой человек, запустила в драпировки башмаком на деревянной подошве. Неудобный и тяжелый, башмак за метательное оружие сошел отлично. Взвихрилась пыль, гобелены перемешались и рухнули, обнажая стену. И на какой-то миг ведьме показалось, что она видит там женщину — лет двадцати, в нездешнем уборе: тесном у стана и широком внизу; с распущенными черными с алой искрой волосами. Конопатую. Сабина фыркнула.
— Выходи давай! Патлы повыдергаю! — предложила она.
Но никто не вышел.
Лишь из-за двери раздались грохот оброненной посуды и удрученный вой.
— А чего она…
— Сам заткнись. Тихо.
Это Майка. Ведьма перевела дыхание.
Давешний белобрысый сиделец вваливался в покой задом, на ходу роняя утварь. Сзади шествовала графская дочь в обнимку с кувшином, завернутым в полотенце, и бранилась сквозь зубы. Сабина натянула на Ивара одеяло. Подобрала под себя босую ногу. Спросила ворчливо:
— Все здесь?
Паренек закивал. Похоже, он был не прочь убраться поскорее. Майка заперла за ним дверь на ключ; присвистнув, воззрилась на увенчанные одиноким башмаком сорванные гобелены:
— Как ты можешь это носить?
Ведьма зашипела сквозь зубы. Слетела с кровати, запустила второй башмак к первому и стала разбирать принесенное.
— А это мыло, — Майка с гордостью показала зеленоватое месиво в круглой золотой коробке. Подруга чихнула:
— Ну, слей на руки, уговорила. Теперь так. В этих котелках настои. Счас залью, крышками накрой и забудь. А за отварами следить надо. Этот котелок в этот, воды сюда и сюда… — всыпала из мешочков травы, пожевала губами. — "Песнь песней" неспеша повторишь четыре раза, и с огня долой.
— А я не знаю, — огорчилась Майка. — А по часам нельзя?
— А их разве отсюда видно? — Сабина поежилась.
Рыжая хихикнула, вытянула из-за ворота золотое, усыпанное каменьями яичко на цепочке:
— Во!
Ведьма облизнулась. Уважительно повертела часы в пальцах, ногтем подцепила крышку, полюбовалась щелкающими стрелками и рубинами вдоль часового круга:
— Отец подарил?
Вернула Майке, подавив в себе жадность:
— Ну, недосуг время терять! Следи за котелками.
А сама стала разжигать свечи.
Ивару за это время стало как будто легче. Дышал он ровнее, но в сознание не приходил. Ведьма подумала, оно и к лучшему. Стала остуженным настоем крапивы и серпорезника промывать рану.
— Сабин, а Сабин?!
— Не мешай.
— А кого ты тут воевала? Ой, кипит! Снимать уже?
— Нет. Не знаю, — Сабина послюнила кончик нитки и сунула в игольное ушко. Поводила иглой над пламенем. Подумала, что Майка не отстанет.
— Тут нет двери потайной? Или голосника?
— Чего-о?
— Ну, дырки в стене или вмурованного кувшина — чтоб из другого покоя разговоры слышать?
— Не знаю. А ты слышала?
И видела, и слышала, пробормотала Сабина себе под нос. Поняла, что уже довольно давно калит иглу, ладно, нитку не пережгла. Подула, тронула подушечкой пальца: вроде остыла. И воткнула в живую плоть.
Стежок. Узел. Стежок. Голова кружится… Вот бы князь глаза открыл. Нет. После.
— Сняла котелки? Пот ему вытри.
Майка подскочила. Ведьма успела пожалеть о своей просьбе, но не прогонять же девчонку…
— Ты… — она уставилась на красную полосу иглы, — его любишь?
Рыжая уронила полотенце:
— Ой… Я не знаю.
Она села у князя в ногах. Задумчиво потеребила кончик косы, по привычке сунула в рот.
— Я… он… Я всегда мечтала о таком отце! — выпалила она. — Чтобы понимал, и слезы вытер, и подарки дарил. Борька — тут другое.
— А Вик… граф Эйле?
— Ну-у… — Майка пожала плечами, как взрослая. — Он меня любит, кажется. Только не знает, что со мной делать.
Ведьма завернула иглу с остатками нитки в тряпицу, затолкала в кожаное гнездо внутри сумки с травами.
— Сейчас медом смажем, чтоб не гноилось. И чередой с малиной и шалфеем напоим. Как он? Вроде лучше?
Хмыканье раздалось из пустого угла. Майка, пискнув, скатилась с кровати. Спряталась в балдахин — и стала громко чихать.
— Убирайся! — рявкнула ведьма решительно. — Я тебя не боюсь!
— Ага, — рыжая икнула.
— А его? — колеблющиеся тени сложились в женскую фигуру. — Я ведь тоже ему верила.
Платье, широкое снизу и узкое в стане, распущенные волосы, вперенные в больного темные глаза.
— Сгинь, пропади!
— Н-не надейся.
— Всяк дух дона Господа хвалит.
Привидение не то усмехнулось, не то всхлипнуло.
— Вы это магистру скажите! У которого ни совести, ни чести — только Бог, Бог, Бог!!..
Незнакомка закрыла лицо руками, по полированным ногтям бежали отражения свечного огня. Подол колыхнулся, и испуганные девушки увидели под туфельками странной гостьи скомканные письма — распечатанные, надорванные, кое-где забрызганные бурым.
— Я… грамоте не знаю, — повинилась ведьма.
Майка наклонилась, прошептала:
— На английский похоже. Тут… тут стихи. Сейчас…
И стала переводить, запинаясь, дрожащим голосом:
В маленьком городишке
Зреют алые вишни
В маленьком городишке
Солнечная поляна
Кажутся очень странны
Две золотые свечки
На синей коже потока
Соцветий алая рана
В маленьком городишке
Странное происходит
Любят как ненавидят
Любят как перед смертью…
— Тут… размазалось…
Перец перебираю — горький,
Как чье-то сердце…
Сабина посмотрела на девчонку с уважением.
— Даже если он не знал, — плакало привидение. — И убили меня не по его приказу…
— Ты что? — Майка покрутила пальцем у виска. — С дуба упала?
Кольцо, подаренное Иваром, метнуло лиловый зайчик на парчу тяжелого платья, осветило черное пятно с обугленными краями у женщины на груди — и призрак сгинул. Испарился. Исчез.
Подружки обнялись, все еще дрожа и клацая зубами. За окном рокотал отдаляющийся гром.
— Тише, — подняла палец Сабина.
Резко, настойчиво стучали в дверь.
* * *Допрашивали Сабину двое: Виктор граф Эйле, напоминающий Ивара широкоплечий русоволосый красавец, и сухощавый иноземец с выдубленной кожей, похожий на соборную статую и столь же жесткий в обращении. Сабина старалась не лгать: за собственную жизнь она боялась, но куда больше пугало, что ей не позволят оберегать дона Кястутиса. Ведьма стискивала пальцы до кровавых лунок от ногтей на ладонях и молилась, молилась, молилась внутри себя, робким наивным голоском отвечая на неприятные, каверзные вопросы. Шкурой чувствуя опасность, исходящую от иноземца, к которому граф Эйле попросту обращался «Рошаль».
