Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — курфюрст
— Вижу, вы не сдаетесь. И держитесь неплохо.
— Ваше высочество, — повторил я вопросительным тоном.
Она сказала тем же ровным голосом:
— Я заметила, вы ищете поддержки при дворе. У тех, кто мог бы повлиять на решение короля.
— Ваше высочество, — произнес я смиренно, — кто на моем месте поступил бы иначе?
— Но пока не находите.
— Может быть, это пока?
— Да, конечно, — сказала она. — Хотя, думаю, многие на вашем месте все-таки уже уехали бы.
— Видимо, — сказал я честно, — у меня положение совсем уж хуже некуда.
Она рассматривала меня с холодным вниманием.
— Так ли уж? Я слышала, у вас за Большим Хребтом есть свои немалые земли.
Я сказал скромно:
— Всего лишь королевство, ваша светлость.
Она улыбнулась.
— Да-да, всего лишь… хорошо сказано. По-мужски. Хвастливо, но с достоинством. А еще говорят, что оно втрое больше и богаче нашего Варт Генца, хотя такое и вообразить невозможно…
— Врут, — сказал я.
Она оживилась.
— Я тоже так подумала.
— Примерно впятеро, — уточнил я. — А если еще и Гандерсгейм посчитать… гм… и мои теперь острова архипелага Рейнольдса… В смысле, мои владения распространяются и на океан…
Ее прекрасные глаза расширились до предела.
— Господи!.. Так чего же вы ищете здесь?
— Сатисфакции, — ответил я. — У меня отнимают… ваше высочество, не Армландию, с этим пустяком я бы смирился!
— А что же?
— Отнимают честь.
Ее глаза потемнели, она на долгое мгновение несколько странно ушла в себя, щеки побледнели, скулы заострились и стали подчеркнуто острыми, эдакий бьющий через край аристократизм.
— Отнимают честь, — проговорила она медленно, словно про себя, пробуя на вкус эти слова, как незнакомые или старательно забытые, — это сказано… неплохо. Вы в самом деле готовы за честь драться до последнего?
Я поклонился.
— Ваше высочество! Но ведь у меня ничего и нет, кроме чести.
— А королевство, — напомнил она, — за Хребтом?
Я отмахнулся.
— Что сравнимо с честью? Нет чести — нет и человека. По крайней мере, простите, мужчина без чести — не мужчина.
Она сделала шаг ближе, я слышал не только тепло ее дыхания, но и всего тела. Глаза стали еще огромнее.
— Сэр Ричард, — сказала она совсем тихо, я догадался, что ее фрейлины не должны услышать ни слова, — вы сказали очень хорошо. Я вам верю. И… рада, что во имя чести пойдете на все. Я обещаю вам помочь. Но, конечно, и вы пообещайте помочь мне.
Я спросил тупо:
— Вам? Разве вам что-то недостает в этом мире?
— Да, сэр Ричард.
— Чего, простите, ваше высочество?
— Мести, — ответила она мертвым голосом.
— Мести? — переспросил я. — Кому?
— Марсалу, — ответила она.
Я отшатнулся.
— Мужу?
Она наклонила голову.
— Вы поняли верно.
Я спросил с недоумением:
— Но… за что мстить? Он ваш муж, вы окружены почетом… Насколько я успел услышать тут, вы из незнатной семьи, а теперь сам король вас называет невесткой!
Она прямо взглянула мне в глаза и произнесла мертвым голосом:
— Он меня обесчестил.
— Но… простите… как?
Он произнесла:
— Честь моя не отдана была, а… отнята.
Глава 12
Я не мог смотреть ей в глаза, когда она ровным голосом рассказывала о себе, как о другом человеке, что много лет тому назад собиралась выйти замуж за сэра Джона, богатого юношу, которого безумно любила. Но Марсал, что сгорал по ней страстью, подстерег ее и изнасиловал, а потом сказал ее родителям, что всем расскажет, что она не девственница и бегает к нему спать за деньги. Но он готов на ней жениться и скрыть ее позор.
Спасая дочь от срама, ее насильно выдали за него. А сэр Джон с горя покинул родные земли и отправился воевать с императором Карлом, да так и сгинул где-то в безвестности.
Человек сильных страстей, вспомнил я когда-то слышанное. Женщина, видимо, тоже может быть человеком сильных страстей, хоть как-то и непривычно. Все-таки наши требования к женщине сводятся к тому, чтобы щебетала и щебетала, дура такая, да еще чирикала весело и беспечно, мы так отдыхаем под это глупое чириканье, короли эволюции и властелины мира. И если вдруг женщина обнаруживает в себе то, чем хотим владеть безраздельно сами, смотрим с недоумением, как на говорящую лошадь.
— Я помогу, — произнес я с трудом. — И спасибо.
Она взглянула настороженно.
— За что?
— Что не сдались, — ответил я негромко и опустил взгляд. — Что не смирились. Я тоже, знаете ли, такой же типичный с типичными требованиями… И если не будете напоминать, что женщины — люди и что у вас есть те же права, мы начнем считать вас обезьянами и сами в них превратимся вслед за вами.
Она посмотрела с недоверием.
— Вы… поняли?
— Да, — ответил я. — Не все ваши доводы понимают вообще, а те немногие, что понимают… не принимают, это ж поступиться своими привилегиями!
Я протянул к ней в поклоне руку, она подала свою тыльной стороной вверх. Я бережно взял в ладонь и прикоснулся губами к холодной безжизненной коже, похожей на великолепный мертвый мрамор, дорогой и царственный.
— Спасибо, — произнесла она тихо, — за понимание.
Я остался со склоненной головой, а она прошла мимо, тихо шурша юбками.
Обе фрейлины проследовали следом, ни одна не хихикнула мне и не сделала глазки, ни одна не улыбнулась обещающе, такие же строгие и недоступные, как сама Вирландина Самондская.
После долгой паузы я поднял голову и, развернувшись, смотрел, как они исчезают вдали широкой аллеи, что ведет к дворцу. Не все благополучно в Варт Генце, как бы здесь ни делали вид, что отныне в королевстве все довольны и счастливы.
От Фальстронга пока никаких вестей, что значит — разговор в его кабинете идет трудный. Как дал понять сэр Клифтон, самые весомые голоса в его совете принадлежат его трем сыновьям. Старший, принц Роднерик, средний, принц Марсал, и еще младший — принц Эразм. По слухам, он редко бывает во дворце, у него есть свой, хоть и поменьше, но там он хозяин, чем вполне счастлив и ничего менять не хочет. Кроме того, еще несколько членов Совета, традиционно именуемого Тайным, наиболее опытные и умелые советчики и управители, понимающие, как держать королевство в узде.
Сэр Клифтон дважды появлялся в поле зрения, мне показалось, что он обеспокоенно присматривает за мной, не убью ли кого-то, оправдывая свою репутацию человека злого и вспыльчивого.
Когда я его увидел в третий раз, то помахал рукой и крикнул с предельной доброжелательностью:
