Джон Толкин - Неоконченные предания Нуменора и Средиземья
В тот год, когда Турину сравнялось семнадцать, печаль охватила его с новой силой, ибо в это время он перестал получать вести из дома. Власть Моргота росла с каждым годом, и теперь тень его накрыла весь Хитлум.
Несомненно, он был неплохо осведомлен о делах родичей Хурина, и на время оставил их в покое, чтобы вернее исполнить свой замысел; но теперь он выставил — именно за этим — неусыпную стражу на всех перевалах через Тенистые горы, так что и уйти из Хитлума, и пробраться туда можно было, лишь преодолевая величайшие опасности, а у истоков Нарога и Тейглина и в верховьях Сириона кишели орки. И однажды посланцы Тингола не вернулись, и больше он никого не посылал. Он вообще старался не выпускать никого за пределы хранимых земель, и тем, что король отправлял своих воинов к Морвен в Дор–ломин опасными дорогами, он проявил величайшее расположение к Хурину и его роду.
Тяжело было на сердце у Турина, ибо не знал он, какое еще зло подстерегает его семью, и боялся, что с Морвен и Ниэнор случилось недоброе; и много дней просидел он молча, размышляя о гибели дома Хадора и людей Севера. Потом встал он и пошел к Тинголу; и нашел его с Мелиан восседающими под Хирилорн, гигантским буком Менегрота.
Тингол взглянул на Турина с изумлением, ибо внезапно вместо своего приемного сына увидел перед собой незнакомого человека: высокого, темноволосого, с глубокими глазами на бледном лице. Тогда попросил Турин у Тингола кольчугу, меч и щит, и потребовал отдать ему Драконий Шлем Дор–ломина, и король вручил ему все, что хотел он, сказав:
— Я дам тебе место среди моих витязей–меченосцев; ибо меч будет твоим оружием. И ты можешь, если хочешь, вместе с ними испытать свои силы в войне на границах.
Но Турин ответил:
— Сердце зовет меня за пределы Дориата. Я более желаю напасть на Врага, чем охранять границы.
— Тогда придется тебе отправиться одному, — сказал Тингол. — Ибо я распоряжаюсь своим народом в войне с Ангбандом по своему разумению, о Турин сын Хурина. Не стану я теперь посылать воинов Дориата за пределы своей страны; и не знаю я, когда настанет время сделать это.
— Но ты, сын Морвен, можешь уйти, если хочешь, — сказала Мелиан. — Завеса Мелиан не удерживает тех, кто явился сюда с нашего разрешения.
— Разве что мудрый совет остановит тебя, — добавил Тингол.
— Каков же твой совет, государь? — спросил Турин.
— Мужем и воином кажешься ты с виду, — ответил Тингол, — но ты не достиг еще полного расцвета сил. Когда это время настанет, быть может, и сможешь ты помочь своим родичам; но мало надежды, что один человек способен сделать больше, чем содействовать владыкам эльфов в борьбе с Темным Властелином, пока они еще в силах защищаться.
И сказал Турин:
— Родич мой Берен сделал больше.
— Не один, а с Лутиэн, — возразила Мелиан. — Однако дерзок же ты, если осмеливаешься говорить так с отцом Лутиэн. Думается мне, Турин сын Морвен, что твоя судьба не столь высока, хотя сплетена она с судьбой народа эльфов, к добру то или к худу. Берегись самого себя, не то выйдет к худу.
Она помолчала, потом заговорила снова.
— Ступай, приемный сын, — сказала она, — и послушайся совета короля. Но думается мне, что, достигнув зрелости, ненадолго задержишься ты у нас в Дориате. Вспоминай же в грядущие дни слова Мелиан, и будет то тебе ко благу: бойся и жара, и холода в сердце своем.
Тогда Турин поклонился владыкам и расстался с ними. И вскоре надел он Драконий Шлем, взял оружие, и ушел на северные границы, и присоединился к эльфам–воинам, что непрестанно сражались с орками и прочими прислужниками и тварями Моргота. И так, едва переступив порог отрочества, явил он свою отвагу и мужество; и, помня обиды своих родичей, был он впереди во всех схватках, и не единожды бывал ранен и копьем, и стрелой, и кривым орочьим мечом. Но судьба берегла его от смерти; и слух прошел по лесам и разнесся за пределы Дориата, что вновь появился Драконий Шлем Дор–ломина. И многие дивились, говоря: «Неужто дух Хадора или Галдора Высокого восстал из мертвых? Или то воистину Хурин Хитлумский вырвался из бездн Ангбанда?»
В то время лишь один из приграничных стражей Тингола превосходил Турина в бою, и то был Белег Куталион; и Белег с Турином были товарищами во всех опасностях, и вместе бродили по диким чащобам.
Так прошло три года. Все это время Турин редко бывал в чертогах Тингола; и не заботился он больше о своей внешности и одежде: ходил он нечесаный, и поверх кольчуги носил серый плащ, истрепанный непогодой. Но на третье лето, когда Турину исполнилось двадцать, случилось так, что, желая отдохнуть и отдать в починку оружие, однажды вечером пришел он внезапно в Менегрот и вошел в чертог. Тингола в тот день не было: он бродил по зеленым лесам вместе с Мелиан, ибо то было у него в обычае в разгар лета. Турин сел на первое попавшееся сиденье, ибо он устал с дороги и был в задумчивости; но, на беду, очутился он там, где помещалась высшая знать королевства, и на том самом месте, где обычно сидел Саэрос. Саэрос же, явившись позже, разгневался на Турина, решив, что тот сделал это нарочно, из гордости, и чтобы оскорбить его, Саэроса; а когда Саэрос заметил, что сидящие рядом с Турином не только не упрекают юношу, но, напротив, рады ему, гнев его отнюдь не утих.
Однако поначалу Саэрос сделал вид, что тоже рад Турину, и сел на другое место, напротив.
— Нечасто хранитель границ жалует нас своим посещением, — сказал он, — и я охотно уступаю ему свое место ради того, чтобы побеседовать с ним.
И он заговорил с Турином, расспрашивая его о том, что нового на границах, и о деяниях его в глуши; но, хотя речи эльфа казались любезными, в голосе явственно звучала насмешка. Он немало извел этим Турина, и тот, оглядевшись, познал горечь изгнания; и, хотя вокруг сиял свет и звучал смех, как всегда в эльфийских чертогах, мысли Турина обратились к Белегу и к их лесной жизни, а потом перенеслись к Морвен и отцовскому дому в Дор–ломине; и нахмурился он, ибо мрачны были его мысли, и ничего не отвечал Саэросу. Саэрос же, решив, что Турин хмурится из–за него, не сдержал гнева и, достав золотой гребень, бросил его через стол Турину, сказав:
— Послушай, человек из Хитлума, ты, конечно, пришел сюда в спешке, так что простительно, если ты явился в рваном плаще; но зачем же волосы у тебя спутаны, как куст терновника? Открой–ка уши — может, тогда лучше расслышишь, что тебе говорят.
Турин ничего не сказал, лишь глянул на Саэроса, и во тьме его глаз блеснул огонь. Но Саэрос не внял предостережению, презрительно встретил взгляд Турина и бросил во всеуслышание:
— Если мужи Хитлума так дики и мрачны, каковы же женщины в той земле? Должно быть, носятся они по лесам, как олени, одетые лишь собственными волосами.
