Кирилл Кащеев - Воин сновидений
Застывшая на крыльце проводница, запрокинув голову, наблюдала за безумным полетом.
– Я ж говорю – ведьмы, – кивая сама себе, заключила она. – А меня то в психи, то вообще – в художественные руководители! – голос ее исполнился глубокого возмущения. – Я вам покажу, какой я художественный руководитель! И зомби вашего прикопаю, а то где он – там беда, и никто, кроме меня, этого не понимает! – и она со всех ног бросилась к остановке маршруток, на которых красовалась надпись «Центральный рынок».
Глава 21
Чем кормить вырода?
– Ну что, ты его видишь? – теребя Ирку за плечо, нетерпеливо спрашивала Танька, сама не переставая вглядываться в тянущиеся под ними торговые ряды. С высоты крыши, на которую приземлились ведьмочки, рынок казался сплошным морем голов, разделенным длинными волнорезами прилавков. Бесчувственное тело Богдана уложили на сумки, но ноги свешивались на мокрое кровельное железо, и джинсы уже пропитались влагой до колен.
– Возле него толпа должна быть! – поглядывая то вниз, то на неподвижного мальчишку, волновалась Танька. – Представляешь – урод с тремя головами! Обязательно толпа соберется!
– Самая большая толпа возле бананов, – ответила свесившаяся с крыши Ирка, острым зрением оборотня вглядываясь в кишащий внизу народ. – Но продавец там с одной головой. Хотя урод, конечно, – добавила она, когда продавец вдруг принялся визгливо орать на старушку, попросившую заменить подгнивший банан на свежий.
Выстроившаяся за дешевыми бананами очередь моментально разделилась – одна половина горой встала за интересы старушки и банановую свежесть, вторая дружно взвыла: «Не отвлекайте продавца, он и так работает как черепаха!»
Над очередью пронесся вроде как порыв ветра. Кое-кому даже почудилось, что над головами скользнул прозрачный, тающий в солнечных лучах силуэт мальчишки в развевающемся плаще. Конечно, если столько простоять – еще не то примерещится!
– Может, этому выродку самолетом лишние головы оторвало? – продолжая неотрывно вглядываться в мельтешение людей, сказала Ирка. – Вот мы его и не замечаем…
– Не выродку, а вы-ро-ду, – по складам проговорила Танька. – Второе название – несамовыт. А головы у него заново вырастают. Гляди внимательнее!
Скандал тем временем нарастал. Продавец обиделся на обе половины очереди – и на тех, кто утверждал, что бананы несвежие, и на недовольных скоростью обслуживания.
– На себя бы, женщина, посмотрели! – накинулся он на старушку. – Бананы ей несвежие! Сами не первой свежести!
– Но я же не заставляю себя есть! – охнула оскорбленная старушка.
– Я тоже не заставляю! – воинственно откликнулся продавец. – Это только мартышки без бананов пропадут, а человек и на картошечке протянет! А ты вообще вали отсюда! – не глядя, рявкнул он на нищего, сунувшего ему под нос грязную замурзанную ладонь. – Тут покупателей обслуживать не успеваешь, еще на тебя время трать!
– Дай! Покушать! Дай! – пробубнило ему в ответ.
Продавец вскинул глаза от весов. С жалкой заискивающей улыбкой на него глядел нищий в инвалидной коляске.
– Кому сказано: вали, верблюд двугорбый! – рявкнул продавец, разглядев, что голова нищего болтается между двумя прикрытыми грязным байковым одеялом горбами. Оттолкнул просительно протянутую к нему ладонь…
– Времени он пожалел! – немедленно подключилась старушка, найдя возможность реванша за «не первую свежесть». – Денег тебе жалко, жлоб! За копейку удавишься!
Очередь – в основном женщины – начала демонстративно открывать кошельки. На закутанные в ту же грязную байку колени инвалида густо посыпалась мелочь.
Но калека почему-то вовсе не радовался дождику блестящих монет. Судорожно, до ушей кутаясь в свое одеяло, он втянул голову в непропорционально высокие плечи и торопливо порулил на разболтанной скрипучей «инвалидке» вдоль очереди. Тонким и одновременно невнятным голосочком умственно отсталого жалобно затянул:
– Хлебушка бы мне! Поесть! Хлебушка! Водички!
– Ах ты бедолага! – расчувствовавшаяся старушка выудила из кошелька мятую купюру. – Сразу видно – не на выпивку просит, вон, глаза какие голоднющие! – старушка с благостной улыбкой вложила в тонкую руку инвалида деньги. – На, купи себе хлебушка!
Калека поднял голову, торчащую между уродливо задранными плечами – и на отпрянувшую старушку уставились полные действительно лютого, нестерпимого голода и ненависти глаза.
– Что ты! – испуганно крестясь под этим жутким взглядом, охнула старушка. – Я ж как лучше…
Но инвалид уже злобно размахнулся – и со всего маху швырнул деньги в грязь. Скрипучая коляска покатила прочь, виляя среди толпы.
Ирка ухватила Таньку за плечо:
– А этот выродок… вырод, то есть… Он что ест?
– Да что угодно, лишь бы человек своей рукой и по доброй воле дал. А что он съест, того три года не будет!
– Это как? – рассеянно переспросила Ирка, не сводя глаз с рулящего между прилавками инвалида. Кажется ей, или из-под края байкового одеяла выглядывает носок всего одной ноги?
– Очень просто, – пояснила Танька. – Дашь ему, допустим, хлеба – голод начнется.
– А деньги? – заинтересовавший Ирку инвалид вывернул коляску к прилавкам, заваленным носками и домашними тапочками. И тут же повернул обратно к продуктовым рядам, даже не обратив внимания на протянутую ему монету. – Деньги ему годятся?
– Купленное – не в счет, только даденное. А сами по себе деньги глодать – какой смысл: их все равно никогда и ни у кого нет!
– Это верно! – глубокомысленно кивнула Ирка. – Нам с бабкой в конце месяца на хлеб еще хватает, а на колбасу уже не остается!
– Точно, папа второй год машину поменять не может – ну нет денег! – согласилась Танька. – А чего ты спрашиваешь?
– Вон, гляди, – придерживая Таньку за плечо, чтобы та не свалилась с крыши, Ирка указала на отчетливо видное в толпе инвалидное кресло.
Кутающегося в одеяло калеку занесло в ряды с дорогими фруктами. Инвалидная коляска рулила вдоль нежно-шелковистых, зеленовато-розовых персиков, уложенных в хрустящие розеточки из папиросной бумаги. Будто маленькие пальмы, топорщились пышными султанами ананасы. Ларцами с царскими сокровищами выстроились деревянные коробочки с арахисом, отборным изюмом и финиками. Воспоминаниями о давно прошедшем лете желтели солнечными боками дыни, сочно алели на срезах гранаты, и в переложенных золотистой стружкой ящиках красовались хрусткие яблоки.
– Дай яблочка, добрая девушка, дай, дай! – грязные пальцы жадно шевелились над плодами, не касаясь, однако, ни одного. – Голодный я, дай яблочка, есть хочу, дай!
– Ты что, убогий, сдурел? – «девушка» – толстуха лет сорока – накрыла товар своим немалым телом, настороженно поглядывая на невесть откуда взявшегося калеку. – Я ж реализаторша, а у хозяина весь товар считанный, каждая изюминка пронумерована! Вон, подпорченные апельсины обрезать велит и на сок продавать! – кивая на ящик с действительно обрезанными апельсинами, пояснила она. – А тебе – яблочка! – Она сбилась и замолчала.
