Александра Верёвкина - Осколки вечности
Минут через двадцать парень нашел-таки искомый предмет, беззастенчиво вывернул его содержимое на пол, воровато похватал странные тряпицы и с неимоверным восторгом ускакал в ванную. Надо полагать, чтобы переодеться.
Время вынужденной скуки я провела с огромной пользой. Всюду совала свой любознательный носик, ворошила резные шкатулки с безделицами, с трудом разбирала шрифты на многочисленных грамотах и карательных приказах, в которых склонялось не меняющееся с годами имя.
Наконец, в комнату вернулся виновник моего обескураженного состояния. Но в каком виде!
— Боже, — ошеломленно вытолкнула я из груди приправленный восхищением воздух. — Невероятно! Музейный экспонат, и только! Признайся честно, ты в этом ходил?
— А как же, миледи! — смиренно исполнил книксен пижон. — Романский князь Церкви, разжалованный в дальнейшем, Леандр Палемон д`Авалос-второй. Кстати, первым тоже был я, но это детали. Нравится? — не без щедрой плеяды бахвальства поинтересовался титулованный самозванец, неспешно кружась на месте для демонстрации красот поразительно сохранившегося костюма.
Тяжелое, облегающее корпус платье (помнится, именно так тогда именовали эквивалент длинного, жестко приталенного пиджака) из плотной материи, на ощупь напоминающей нежнейший бархат. Простроченный золотой нитью силуэт, натуральные костяные пуговицы, изящно орнаментированная петлица, полы, сзади расходящиеся от талии неподвижными складками — мужчины восемнадцатого века не зря прослыли отчаянными модниками. Под верхней частью скрывался жилет, застегнутый на три пуговицы так, чтобы грудь оставалась открытой для выставления напоказ дорогой рубашки и изысканного галстука с объемными оборочками, заколотыми ювелирной брошью. Сама сорочка меньше всего походила на мужскую. Тончайшая ткань, старомодные кружевные манжеты, скрывающие половину кисти, и сливочный цвет награждали носителя этой вещи постыдными для нынешнего общества качествами, такими как робость, чувственность, возвышенность, мечтательность.
Венчал картину белый завитой парик с линейным пробором посредине и идеально круглыми напудренными кудрями у висков, собранный на затылке при помощи атласной ленты в жиденький, но уморительный хвостик.
— Нет слов. Просто нет слов! — упоенно пропищала я, жадно ощупывая руками образчик абсолютно чуждой эры. — Никогда не видела ничего более восхитительного. Вблизи, конечно. В фильмах все это смотрится совершенно по-другому. Не так захватывающе и…
Я запнулась на полуслове и полными ужаса глазами отследила перемещение воздушного гипюра, укрывающего ладонь Лео, в пространстве. Он тянулся к моим губам, воспроизводя между нами электризованный зрительный контакт. Медленно, с задержкой дыхания, в предвосхищении первого пагубного импульса, что образуется при соприкосновении. Обе мои ступни вросли в паркет. Горло пересохло. Язык намертво приклеился к зубам. Биение сердца заложило уши. Я вновь провалилась в тот пугающий вакуум, в котором никогда не существовало ни единого упоминания о Джее. Без надежды выбраться вовремя, пока еще не повторена недавняя ошибка. Но…его обжигающе горячая рука уже легла на мою щеку, обогнула овал лица, подлезла под мочкой уха, опуталась волосами и удовлетворенно замерла на затылке. Я сама придвинулась ближе, словно загипнотизированный питоном кролик, чем спровоцировала вампира на дальнейшие безрассудства. Он наклонился ко мне, испепеляя жаром сладчайшего дыхания, и нежно накрыл губами нервно дернувшийся уголок моих, затем другой, потом подбородок и носогубную впадинку, только чтобы сохранить первенство самого обходительного и ненавязчивого ухажера. Столь странная политика, надо признать, приносила впечатляющие плоды. Спустя миг начинало казаться, что именно я захотела этого, рискнула опробовать на вкус его неторопливые губы, надкусила ломоть не поддающихся осмыслению ощущений. И теперь уже не знаю, что будет правильным, а что нет.
Лео по-прежнему игнорировал мой глупо приоткрытый рот. Сейчас куда больше его интересовала моя шея и то, что находилось под толстой тканью футболки с похабным рисунком. Нет, он не елозил по моему телу руками, но лучше бы происходило именно это. Горячие, полные соблазна и плавящейся неги поцелуи, коими он покрывал материал, постепенно порабощали мыслительный процесс. Я уже не держалась на ногах, а бесславно цеплялась за плечи парня, опускающегося все ниже и ниже. Мурашки, затеявшие миграцию под одеждой, упорно досаждали моим попыткам отодвинуться хоть на пару дюймов. Думается, еще секунда и я…
— Лео! — ну вот, абсолютно напрасное старание пробудить во влюбленном мужчине разум, тем более методом постыдного стона.
— Сикстинская Капелла! Зайчик, лучше помолчи, — очень здраво осадил меня Леандр, — а не то мы оба горько пожалеем о содеянном. Но адские черти, как же я хочу, — необузданно вознес он вверх дрожащие вожделением руки, которым так и не довелось прикоснуться к моей пылающей жаром груди. Я чувствовала их теплоту, казалось, самим сердцем. — Хотя бы раз дотронуться, — не без сожаления признал вампир, зажимая между зубами край моей футболки. — Можно?
Сколько проигрышного отчаяния, страсти и боли было в этом вопросе! Какая холодная тоска поселилась в его загнанном взгляде! Будь я в тысячу раз сдержаннее и в миллион раз преданнее Майнеру, всё равно не посмела бы отказать.
Повторять дважды вымученное 'Д-д-да' не пришлось. Лео осел на колени с видом везунчика, получившего в наследство несметные богатства, и боязливо запустил руку под мою одежду. Я в ужасе зажмурилась и превратилась в соляной столб, от макушки до пола осыпанный морозным инеем. Его ладонь осторожно легла на живот. Нервные окончания у обоих, как нетрудно догадаться, оголились до предела. Мы замерли в ожидании и одновременно перестали дышать.
В звенящем напряжении пролетела секунда-другая, затем я резко отступила назад, а вампир последовал за мной, молниеносно выпрямляясь. В тот же миг за моей спиной оказалась распахнутая настежь дверца исполинского гардероба, а дух вышибло тяжестью навалившегося спереди тела то ли озверевшего, то ли просто утратившего контроль над собой кровопийцы. Однако испугаться или запаниковать я не успела. Губы сковало царственной властью мягкого поцелуя, и припасенные на случай беды мысли разом выветрились из головы. Я ответила ему с огромной охотой, в чем и по сей день не намерена признаваться. Не потому, что испытывала жалость. И не из сострадания, разумеется. Мне хотелось его целовать. Хотелось ощущать давление его пальцев на своих, когда мы жадно цеплялись друг за друга в моменты наивысшего головокружения. Хотелось терпеть эту тягучую боль внутри разбуженных синяков, когда его нос или щека нечаянно тревожили дремлющие раны. Откровенно говоря, я млела рядом с ним, потому что каким бы нежным и ласковым не был Майнер, он никогда не вел себя со мной так. Он не давал мне этого искрометного ощущения легкости, возвышенности над людскими толпами, планирования над океанскими просторами…
