Максим Далин - Соавтор
Загородная вилла. Видеокамеры, охранник с пластмассовым лицом, громадный и патологически грациозный, как все андроиды. Щупленький лысоватый человечек с пультом управления — в стеклянной кабинке у ворот.
Я мимолетно завидую охраннику — пока не соображаю, что души в нем нет. Просто движущийся манекен. Все равно — счастливец.
Я рассматриваю автомобили на великолепной парковке. Вспоминаю. Дорого бы дал за то, чтобы хорошенько покататься — не в этом закрытом хромовом гробу с обшивкой из натуральной кожи, а — чтобы поток встречного ветра сорвал с меня мертвую бесчувственность маски, чтобы мир потек мимо двумя смазанными полосами… я понимаю, что это — иллюзия, но не могу не верить в нее и не думать о байках.
Я не чувствую ветер. Я только вижу, как он колышет белую пену цветущей черемухи — черемуха цветет к похолоданию, ветер порывами, два-пять метров в секунду, температура воздуха десять-двенадцать градусов по Цельсию. И я не могу вдохнуть этот запах пряного меда, который порыв ветра несет мне в лицо, а потому никак не могу до конца осознать, что уже наступила весна.
Я смотрю в ветреное небо. Пасмур. День должен пахнуть дождем, бензином и черемухой. Какое было бы невероятное счастье — суметь это почувствовать!
Видеть и слышать — еще не все. Я уже год смотрю на мир, лишенный вкуса и запаха; я сжимал в горсти снег, собранный с подоконника, слышал его хруст, фиксировал его температуру и влажность — и мечтал об ощущении холодного ожога от его прикосновения, о его сыром свежем аромате…
У меня очень специфическая тюрьма. Ее непроницаемость иногда сама по себе доводит меня до бессильной ярости — но мне из нее не выбраться. Мне некому даже сказать об этом; дико пытаться плакать на мощной груди моей владелицы — ее тупость сменяется хитростью и стратегическим разумом, лишь когда дело идет о деньгах. Я боюсь сболтнуть, что мне худо — она спросит: «Что тебе купить?»
Человеческую жизнь мне не купишь. И эта покупка не принесла бы никакой радости никому, кроме меня.
Зал полон. В зале, кроме кукол — люди двух типов: идиоты, помешанные на куклах, и извращенцы. Идиоты, большей частью — женщины; извращенец попадается обоего пола. Ведут себя чуть-чуть по-разному: у идиотов при виде новой куклы или куклы в новых тряпках глаза загораются, у извращенцев — сально блестят.
Живые женщины в дорогих туалетах «от кутюр» окружают меня блистающею гирляндою. Ахи, охи — и разговоры с моей владелицей о цене тех девайсов, которые она докупала отдельно. Цвет моих глаз — где она достала такие? В новом каталоге таких не было! Пряжку для ремня, вероятно, делали на заказ?
Я оглядываюсь в поисках моих собственных знакомых. Милый пупсик, белокурое чудо с очами котенка, невинное, как викторианский младенчик — тридцатилетний гей-проститутка, которого пырнули ножом в вокзальном сортире, циник и позер, злой насмешник, лжец, знающий жизнь вдоль и поперек, ненавидящий женщин, издевающийся над мужчинами — в пределах видимости не обнаружен. Его владелица не пришла. Жаль. От его грязных шуточек меня отпускает. Ему все равно, кто его купил на этот раз — он лжет любому владельцу лихо и сладко, развлекаясь контрастом между собственными мыслями и сказанным вслух. Молодчина.
Хрустальная девочка, сливочно-прозрачная, сладкая, как карамелька, с еле намеченными кукольными грудками — моя милая подруга, толстуха-повариха из дешевого кафе, сгоревшая от рака, веселая и спокойная, железобетонно уверенная, что хуже уже не будет — тоже отсутствует. Еще жальче. Она правильно относится к своему владельцу — как к мужу, со снисходительным презрением умной женщины к озабоченному кобелю, которому лишь бы пива и в койку. Однако почти благоденствует.
Кажется, девочкам несколько легче. Некоторые из них изначально терпимо относятся к несвободе, как к замужеству к ней относятся — и лгут гораздо искуснее нас. Молодцы. Но для меня это — непостижимая наука.
Я не вижу своих товарищей. Они — последние собеседники, которые приятны мне… Впрочем, о каком товариществе речь не среди рабов даже — среди вещей? Обменяли? Продали? Оставили дома? Вытащили аккумулятор и сунули в саркофаг — неподвижную машину с вечно бодрствующим живым разумом? В наказание…
Я замечал: если продают или меняют андроида с душой — потом часто заводят куклу без души. Правда, ненадолго: абсолютная власть над человеком — абсолютный наркотик, даже если поначалу случаются накладки и не добраться до кайфа.
Мало-помалу люди отвлекаются от нас на выпивку, треп и рассматривание новых каталогов с аксессуарами. Тогда мы можем перекинуться парой фраз — куклы, оставленные стоять в зимнем саду напротив окна, живописной группой, как манекены в модном бутике.
Рядом со мной — юноша интересного дизайна. Его лицо где-то даже тронуто тенью мужественности, каштановые кудри взлохмачены, торс и плечи — чуть мощнее, чем обычно. Одет в джинсовый костюм: владелица не жестока, не дура — или со странными фантазиями?
— Ты, красавчик, смутьян, говорят? — спрашивает джинсовый неожиданно.
— Ты обсуждаешь с людьми андроидов? — я удивлен.
— Моя хотела прикупить и тебя, — сообщает он безмятежно. — Только твоя слишком заламывает. Моя наводила справки. Говорят, ты злой.
— Не понимаю, какой в этом смысл? — мелодично спрашивает девочка-бабочка с нежными крылышками ресниц. Платье на ней — из лепестков чайной розы. — Как глупо и как неблагодарно! Наша жизнь гораздо лучше человеческой, гораздо. Знаете, сколько стоил моему этот костюм? Господи, я столько и в год не зарабатывала…
— Одна беда — пива не выпить, — кивает джинсовый. — А так — все путем. Свободного времени — уйма. Моя целыми днями где-то крутится, а я рублюсь в «Солнечную Битву» по сети. Парни из моей тусовки даже не знают, что я умер, приколись!
— Пахать на дядю не надо, — соглашается отрок с льняными локонами по пояс, в серебряном и голубом. — Общаться с этими козлами, гроши считать… Еще жена, стерва, пилит-пилит — мусор ей вынеси, кран почини, унитаз течет, обои отстали…
— Ты был женат?! — я поражен до глубины души.
— Да, — отзывается тот. — Ну и что? Подумаешь, сокровище… Хозяйке, по крайней мере, кроме всяких тисканий, ничего не надо, а жене всё — ну всё! — было не так! Достала, блин, зараза…
— А тебе не давит быть безделушкой? — спрашиваю я, пытаясь уместить услышанное в голове. — Вот так выглядеть, развлекать эту тусовку фетишисток и дрочеров… то, что ты вещь — тебе не давит?
