Виталий Каплан - Чужеземец
Уловку я приготовила загодя. В городе Гменниройи действительно был старшим налоговым писцом славный Сайготтин-ри. Ну, не знаю уж, насколько он славный, но супругу его, чванливую Гайомах-ри, я три года назад действительно лечила от камней в почках. Дошла до неё слава обо мне, отважилась на длительное путешествие. Изумрудная брошь в моих волосах некогда принадлежала сей знатной дамочке. Часть платы за исцеление.
Конечно, был риск, что кто-то из караванщиков знает в лицо эту особу — ну так на этот ничтожный риск у меня и другая сказка имелась.
Теперь оставалось только ждать да надеяться. По моим расчётам, в Костяную Чащобу мы придём ещё до восхода луны. Самое удобное время для разбойников. Старик Гайхнои тоже это, видать, понимает, но слишком уж он торопится. И без того задержался в пути, ещё одну ночь в безопасном месте пережидать — этак к началу ярмарки не поспеть. А поспеть надо непременно.
Жаль старика. Не попадёт он на свою ярмарку. А что делать? Со мной ли, без меня ли, а не миновать ему Костяной Чащобы. И всё-таки чувствовала я себя неуютно.
Получается, будто его грядущая беда мне в радость. Ну, в радость не в радость, а уж точно на пользу.
Утешало лишь то, что если всё у меня сложится, Костяная Чащоба надолго станет безопасной для караванов.
Я чуть не прозевала время. Едва не сморило меня. Разумеется, ни о какой езде верховой сейчас и речи не шло, меня разместили на возу с сеном — кормом для этих самых ноллагарских быков. И так истомилась я за день, так болели все мышцы, так звенело в голове — что и не заметила, как заплескались над моей головой тёплые невидимые волны, и представилось мне, будто вновь я на просоленной палубе «Стервятника», и стоит рядом наставник Гирхан, и знаем мы с ним оба, что только чудом сумели ускользнуть из Хиуссы, из цепких лап Храмовой Стражи…
Но что-то всё же толкнуло меня, и стряхнула я морок. Уже заструилось из-под едва заметного горизонта слабое сияние — восходила луна. Значит, мы уже здесь, в Костяной Чащобе. И смыкаются над нами кроны вековых деревьев. Значит — скоро начнётся. Может быть, прямо сейчас.
Первым делом я узел с вещами своими в сене зарыла. Не то разбойнички его тут же у меня бы и отобрали. После разберусь. Воз приметный, колёса у него синим окрашены. Обычай тут есть такой. Синий — это цвет бога торговли Гиаргузими.
Чтобы удачно караван расторговался, надо хоть одному возу колёса синим выкрасить, нравится это лукавому небесному пройдохе. И повезло мне, что именно на такой вот жертвенный воз меня поселили. …Всё началось как-то больно уж просто. Почти одновременно треск раздался и спереди, и сзади. Треск — а затем грохот. Это, как я поняла, деревья подпилили и на дорогу обрушили. Бежать, значит, некуда. И не видно ничего, луна ещё не взошла, от звёзд никакого толку, а факел на передней повозке разгоняет тьму не более чем на пару локтей.
Заржали кони, послышалась отборная ругань, свист залихватский раздался — и сейчас же вокруг нас расплескалось море факелов. Я от нечего делать считать стала. Ну, море не море, а дюжины четыре будет, или около того.
— Всем стоять, бояться, не двигаться! — послышался гортанный крик.
Лежу я на мягком сене — и нисколечко не боюсь. Бывало и пострашнее.
Орать тут все начали, лязг оружия послышался — это, значит, наши горе-стражники вспомнили, что недаром свой хлеб едят. Только кого рубить-то? Тьма вокруг.
А после, наконец, и луна над кромкой леса выплыла, тут уж кое-что видно стало.
Стражнички наши, само собой, сабли с копьями покидали — где уж шестерым против такой толпы сдюжить? Разбойников едва ли не сотня оказалась, на каждого факельщика приходился боец со свободными руками. И действовали они умело — отобрали у стражников оружие, стянули им за спиной локти и каждого к отдельной подводе привязали. Пока одни этим занимались, другие предводителя каравана отыскали, спокойно с ним о чём-то говорили, слов я не разобрала. Скорее всего, грузом интересовались да деньгами, что старик с собой на ярмарку вёз. И второго купца тоже спрашивали. Тихо как-то всё было, без ругани, без битья. В самом деле, зачем по тёмному времени бушевать, товар портить? Люди-то караванные — тоже товар. За одних выкуп родные заплатят, а других по дешёвке в рабы продадут.
Дошла и до меня очередь. Шныряя с факелами вдоль возов, разбойнички деловито вязали людей.
В скачущем свете факела появилось передо мной трое. Рожи по уши в чёрных бородах, глаза от азарта блестят, у каждого нож едва ли не в локоть длиной.
— Ого, баба! — восторженно протянул один.
— И впрямь баба! Ну-ка, — факел поднесли прямо к моему ному, я отпрянула и завизжала от притворного страха.
— Старовата будет, я думал, девка…
— Ничего, в самом соку! Нам много ли надо, братья?
— Глянь, а что у неё в волосах-то! Камушек-то ого-го! На бочонок докко потянет.
— Руки убери, урод, — спокойно протянула я голосом «кипящей реки». — Не про твою честь. Главного вашего позови. А то узнает он, что мимо него похапали — кишки выпустит.
Озадачила я разбойничков. Двое возле меня остались, но руки уже не совали, третий помчался главного звать. Интересно, сам ли то Худгару будет, или кто из «коренных» его?
Оказалось, сам. Именно такой, каким тот муж несостоявшийся его расписывал.
Высокий, наголо брит, левое ухо начисто отрублено, в правом серьга с красным камушком, видать, рубин, помогает в боевых делах. Бороду бреет, а усы длинные, до подбородка свисают.
— Ну, что у нас тут за птичка?
Пускай будет птичка. Хищная птичка, дружок, только тебе про то знать рановато.
— Знаешь ли ты, разбойник, — надменным голосом изрекла я, — что славный супруг мой — не кто иной, как высокородный Сайготтин-ри, из самого Гменниройи, старший писец Налоговой Палаты! Он поднимет на ноги всю уездную стражу, он воззовёт к наместнику Ноллагара! Ты уже сейчас, ничтожный, можешь готовиться к лютой казни, каковой несомненно заслуживаешь!
Вот так. Главное — чтобы глупее. Впрочем, последние слова были вполне искренними. По роже видно — мерзавец, каких поискать.
— Готовиться, говоришь? — усмехнулся Худгару. — Что ж, приготовимся… Ты, дамочка, не боись, у нас не заскучаешь.
Сейчас же парочка разбойников угодливо хихикнула.
— Да и недолго ты у нас задержишься. Сдаётся мне, что славный супруг твой отвалит за твою жизнь немало звонких докко. А пока хочу кое-чего тебе показать…
Он вроде как задумался, опустил руки — как вдруг правая молнией взметнулась, и точно кипятком обдало мне щёку. Плетью, значит, достал. И этой же плетью — из тонких кожаных ремешков, с мелкими свинцовыми шариками на концах, потряс перед моим носом.
