Пол Керни - Иное царство
Он наблюдал и ждал, увидел, как сентябрь добавился к году и окрасил листья, чувствовал, как ветер набирает силу среди древесных вершин. С дробовиком в руках он ежедневно проверял капканы Муллана. Ягдташ хлопал его по боку, но лесное зверье не попадалось, как он ни маскировал их, в каких бы местах ни ставил. В конце концов он унес капканы, и лес вновь стал чистым и нетронутым. Над его горизонтом черной тучей маячила школа.
Вечера становились все короче, посвист ветра и шепоты деревьев наводили жуть. Один раз он услышал, как кто-то пел в глубине леса голосом прелестным, как летние трели дрозда, но он почувствовал, что волосы у него на затылке встают дыбом. Голос пел старую, старую песню, превращая ее в причитания, в плач по умершим мечтам.
Я слышу голос милого,
Как истомилась я,
Так долго ждать, так долго ждать,
Тебя, любовь моя.
Порой тоска меня гнетет,
И плачу я опять.
Порой хочу к нему пойти
И все ему сказать.
Но если к милому пойду,
Мне милый скажет «нет».
За смелость дерзкую меня
Разлюбит он в ответ.
Быть может, это был голос баньши, и в семью придет смерть. Но ведь смерть уже была, сказал он себе. И, может быть, их было две.
Одно он знал: лес обладал жизнью, восприятием. Он помнил и следил. Входя в него, Майкл всякий раз ощущал устремленные ему в спину глаза. Не враждебные, но настороженные, оценивающие. Словно его взвешивали на весах. Но для чего? Ответа он не находил.
8
В тот вечер, когда вновь появилась девушка, которую звали Котт, он сидел перед шалашом, у его ног весело потрескивал огонь, а он пробовал изготовлять разное оружие. В книге, которую Рейчел взяла для него из библиотеки, были картинки пещерных людей, закутанных в шкуры, держащих копья и странного вида топоры, кремневые ножи и скребки. Кроманьонский человек, самый высокий из доисторических людей, который примерно шестьдесят тысяч лет назад двигался на север следом за отступающими ледниками. Майкл пытался привязать к ореховой палке осколок камня — кремней в этом краю не было. Он стер пальцы чуть не до крови. Веревка оказалась недостаточно крепкой, и он сердито охнул, когда каменный наконечник снова сдвинулся.
А когда поднял голову, по ту сторону очага стояла Котт и смотрела на него.
У него екнуло сердце, и одна рука легла на дробовик, который он всегда брал с собой сюда. Она с улыбкой приподняла бровь и без приглашения села напротив него. Даже в эту холодную осеннюю погоду на ней был тот же белый балахон. И он заметил, что тепло огня ей приятно — сколько-то человеческого в ней есть! Он отложил копье и порылся в ягдташе.
— Ты голодна?
Она кивнула.
Яблоко, расплющенный бутерброд с ветчиной и остатки чая в термосе.
Она жадно набросилась на еду, запивая чаем прямо из фляжки. Локти у нее были в крови, заметил Майкл, и его разобрала досада, словно у нее отняли частицу прелести. И, сказать правду, от нее пахло. Не цветками дрока на этот раз, но ею самой. Запах без названия, одновременно отталкивающий и волнующий.
Пошел дождь — капли стучали по поредевшему своду листвы и падали им на головы. Надвигался вечер, тучи гуще заволакивали небо. Майкл подбросил в огонь еще сук, взметнув искры, и залез в шалаш. Котт поглядела на небо с какой-то покорностью. Она показалась ему усталой, и он только теперь заметил, что лицо у нее грязное, а на балахон налипла глина.
Дождь припустил сильнее, капли шипели на раскаленных углях.
— Забирайся сюда, — сказал ей Майкл. Уже ее волосы намокли и прилипли к вискам.
— Я люблю дождь, — и улыбка. — А еще лучше бы — буря с громом.
Она вдруг стала так похожа на Розу, что Майкл одернул себя.
Хлынул ливень. По опавшей листве побежали ручейки, промывая русла в обнаженной глине, лес наполнился шумом струй, хлещущих по стволам. Капли начали просачиваться сквозь кровлю шалаша, но Майкл не раз пережидал в нем ливни и посильнее, он знал, что кровля выдержит. Пол был застелен старым одеялом. Он встряхнул его и позвал Котт.
— Иди же! Не то простудишься насмерть.
Откинув голову, она ловила ртом дождевые капли и даже высунула язык. Теперь она оглянулась на Майкла, пожала плечами и забралась в шалаш.
Там вдруг стало очень тесно. Она промокла насквозь. И почему ей нравится быть мокрой? Он ощущал ее тепло, с ее обнаженных рук уже поднимался пар. Темный сосок, казалось, вот-вот проткнет мокрую ткань. Она прижалась к нему, и он завернул затхлое одеяло вокруг них обоих, мучаясь от страха, опьяненный ее близостью. Его одежда сразу отсырела. От ее волос пахло землей, дождем и снова чуточку цветками дрока, совсем по-летнему, как запах скошенной травы. Он поцеловал ее мокрый висок, почувствовал, как под его губами затрепетало веко. Ее рука скользнула ему под куртку, ладонь забралась под джемпер и ледышкой прильнула к ребрам. Пальцы у нее застыли, хотя все тело было теплым, исходящим паром и запахами.
Она уже спала.
— Котт? (Шепотом).
Никакого ответа.
Так значит, и феи спят. Он откинулся на стенку шалаша, услышал зловещее поскрипывание и уставился на огонь, сражающийся с дождем. Котт остыла, ее кожа пошла пупырышками, и он притянул ее к себе на колени, крепко прижал к собственному теплому телу и закутал своей курткой.
«Я влюблен», — подумал он и тихонько засмеялся дождю и пустому лесу.
Потом дождь перестал, и он опять сдвинул ее, чтобы дать отдохнуть рукам. Котт сразу проснулась. Зрачки в открывшихся глазах были расширены, и в сумраке глаза казались совсем черными. В очаге, дымясь, дотлевала одна головня. Под прикрытием дождя на них надвинулась ночь.
Котт, вся дрожа, села, ее волосы слиплись в мокрые крысиные хвосты. Сырость пробралась и до затекшего тела Майкла. Она проспала в его объятиях не меньше часа. Поскрипывая суставами, он выбрался из шалаша и потянулся. С веток на его лицо сыпались капли. Огонь совсем погас. Надо возвращаться домой.
Котт сидела, обхватив колени руками, натянув одеяло на плечи, и смотрела на него.
— Что с тобой? — спросил он.
— Ничего… Ну, я замерзла, если хочешь знать.
— Так надевала бы приличную одежду.
— Приличную, он говорит! — она осторожно потерла ссадины на локтях. — Тебе-то хорошо!
— Ты о чем?
— Неважно. Разведи огонь. Не мое это время года! Холодные дожди, листья осыпаются, ночи длиной в день. Нет-нет.
Майкл занялся очагом, стараясь понять, о чем она говорит. Внезапно она стала сердитой, ворчливой. Ну да согреется и повеселеет, решил он.
На их лицах заиграли желтые отблески огня. Балахон Котт остался таким же мокрым, и Майкл не знал, хватит ли у него духа посоветовать, чтобы она его сняла и подсушила.
