Андрей Посняков - Шпион Темучина
Закончив реплику, Баурджин еще раз поклонился.
– Вай, вай! – подбодрили зрители. – Давай начинай, хогжимчи-гуай!
– Сказание… – заложив за спину руки, нойон выставил левую ногу вперед. – Сказание о зимней степи.
Стоявшие чуть позади Сухэ тронул струны хура, а Гамильдэ-Ичен грохотнул бубном. Араты одобрительно заулыбались, видать, вступление им понравилось.
– Однажды… – чтец-декламатор еще раз откашлялся и продолжил под усиливающуюся музыку. – Однажды, в студеную зимнюю пору, на сопку я вышел… Нет – выехал. Верхом на коне. Был сильный мороз! Гляжу, поднимается медленно в гору лошадка…
С выражением прочитав отрывок из поэмы Некрасова «Мороз, Красный нос», Баурджин с облегчением уступил место Гамильдэ-Ичену с его слезливой поэмой о несчастной любви, после чего вся честная компания приступила к песням, невпопад дергая струны и громко завывая:
– Еду-еду-еду йа-а-а-а!
Собственно, эта строчка и была главным рефреном уртын-дуу – «длинной песни» о степях и сопках, о полных сочной травы пастбищах и скоте, о вечно голубом небе и хороших людях – кочевниках.
– Еду-еду-еду – я-а-а-а!
Пели долго – с небольшими перерывами на арьку, почти до полуночи – и все время одну и ту же песню – уж больно она пришлась по душе слушателям, с азартом подхватывавшим припев:
– Еду-еду-еду я-а-а!
Так и допели почти до самой ночи.
Вызвездило, и полная луна повисла над притихшими гэрами медной, ярко начищенной сковородкой-блинницей. Пахло людским потом, навозом и пряными травами… а еще – вареным мясом, которое с большой охотою уплетали за обе щеки малость притомившиеся музыканты, сидя на почетных местах в гэре старейшины рода. Баурджину не так хотелось есть, как пить, и кумыс – поистине волшебный напиток – был сейчас в самый раз.
– Ай, спасибо, глазастенькая! – нахваливал нойон подносившую напитки и пищу девчонку. – Уж угодила, так угодила – давненько не пивал такого кумыса!
Красивая была девчонка, смуглявая, стройная. А как посматривала на Баурджина! Тому аж неловко стало на миг, подумают еще – закадрил девку!
Старейшина и позванные в его гэр лучшие воины рода довольно щурились – слова гостя пришлись им по душе. За угощением неспешно текла беседа. Говорили за жизнь – о кочевьях, о лесной дичи, о соседних родах.
– Наши старые пастбища – южнее, – отвечая на вопрос Баурджина, важно кивал седобородый старейшина – Хоттончог. Его род – род Черного Буйвола, древний тайджиутский род – не так давно кочевал к востоку от озера Буир-Нур, но вот несколько месяцев назад ситуация изменилась.
– Лично приезжал верховный хан Джамуха, – важно надув щеки, пояснил Хоттончог. – Сказал, что сердце его обливается кровью за весь наш род, сказал, что черный степной дэв по имени Темучин, хан монголов и многих племен, поклялся извести наш род и забрать себе все наши пастбища. Он уже напал на наших соседей и – о, ужас! – велел сварить живьем всех угодивших в плен. А потом мясо несчастных ели его воины, воины Темучина!
– Вай, вай! – гневно закричали находившиеся в гэре воины.
Нойон скорбно покачал головой: подобную байку он слышал и в стане Темучина, только в ней все говорилось наоборот, не монголы варили и ели людей Джамухи, а люди Джамухи – монголов.
– С тех пор как позвал Джамуха, мы здесь, в этих сопках, – старейшина скорбно поджал губы. – Места, как видите, не особо привольные для скота – слишком лесистые. Однако осенью мы отвоюем назад все свои прежние пастбища – так обещал хан Джамуха!
– Слава великому Джамухе! Слава! – закричали воины.
А Баурджин сделал в памяти важную для порученного ему дела отметку – осень! Вот – начало похода. Ну, да, Джамухе следует торопиться – слишком уж сложно удерживать вместе такую массу враждебных племен. На чем основывается этот союз? На страхе перед Темучином, которому последовательно придается образ людоеда? Или наряду с этим на чем-то еще? Страх… Если вспомнить слова Кара-Мергена о Дикой Оэлун, то получится, что Джамуха использует в своих интересах разбойников. Сначала они нападают на какое-нибудь кочевье, потом великий хан водворяет порядок. И все довольны. И подвергшиеся нападению роды, и Джамуха, и разбойники. Правда, разбойники в этой ситуации скоро будут крайними – чем ближе военный поход, тем меньше в них нужды Джамухе.
– Ваши лошади упитанны и выносливы, а люди – радостны, – подольстился к старейшине Баурджин. – Вы, наверное, знаете все здешние новости?
– Знаем. – Хоттончог усмехнулся. – Совсем скоро будет великий сход – курултай – вот пока главная новость!
Действительно – новость. Вон оно как, оказывается… Курултай… Интересно, какие вопросы на нем будут решать? Наверняка – о начале военного выступления. Хорошо бы попасть на сей съезд… Нет, не «хорошо бы», а обязательно надобно попасть, обязательно!
– Мы, музыканты-хогжимчи, были бы тебе весьма признательны, почтеннейший Хоттончог, если б ты посоветовал нам, в чьих родах лучше выступить? Расскажи, посоветуй, что б нам не ходить зря, ибо правду говорят, что глупая голова – враг ногам.
– Что ж, – довольно качнул головой польщенный старейшина. – Раз ты просишь моего совета, улигерчи-гуай, ты его получишь. Итак, запоминай… В дне пути отсюда на север – кочевья тайджиутского рода старого Уддума Хадока, дальше, за ним – пастбища Кугурчи-нойона, а уж за ними…
Баурджин внимательно слушал, стараясь запомнить все. Время от времени нойон, пользуясь образовывавшимися в рассказе старейшины паузами, быстро уточнял маршруты следования и пути подхода к тем или иным родам, а также количество в них лошадей и людей. Информации было много, и Баурджин боялся упустить даже небольшую ее часть.
Правда, и старый Хотточог оказался не лыком шит – все, что касалось чужих родов, рассказывал подробно, а вот про своих ближайших соседей по большей части молчал, не раскрывая количество лошадей и воинов. Внимательно слушая, нойон про себя решил, что в вопросе о ближайших соседей старика вряд ли можно считать достоверным источником информации – слишком уж осторожен. Найти бы кого-нибудь другого? Кого? Расспросить воинов? Опасно… Одно дело, когда деликатные вопросы всплывают как бы сами собой в общей беседе, и совсем другое – когда их задают с глазу на глаз. Многим повредило излишнее любопытство. Неожиданно для себя Баурджин вдруг попытался припомнить монгольский аналог русской пословицы «Любопытной Варваре на базаре нос оторвали», но тщетно. Почему-то вспоминались другие: «Два ворона удивляются черноте друг друга» – это, наверное, о Темучине и Джамухе, бывших друзьях-неразлейвода, а ныне – самых страшных врагов, и «Далеко козлиным рогам до неба». Эта, скорее всего, про будущую попытку «народных артистов» проникнуть на курултай.
